Если бы они могли говорить

Но вот наступила весна, и вороной отправлялся в табун. В те времена возделанных полей было мало, земля заросла травой и бурьяном, таким высоким, что скотину вообще невозможно было увидеть, лишь слышалось тихое бряцание бубенцов. В табуне хаджи Петра было более ста кобылиц. Иногда где-нибудь на открытом месте табун выходил из травы, словно из леса: длинные темные ряды лошадей. Они идут, пофыркивая и мотая головами, чтобы отогнать надоедливых мух. Гремят тяжелые колокольцы: одни из них звенят глухо и мерно, звук других — мелодичный и ясный. Не каждая кобыла умеет носить звоночек, потому колокольцы повешены на шеи лишь самых крупных и самых старых кобыл: с широкой грудью и большими, обвисшими животами, что, однако, не мешает подвижности и легкости, с пышной гривой и светлыми глазами. Кобылки помоложе и выше, и стройнее. Среди них есть разные — и каурые, и вороные, и гнедые. Иногда среди кобыл более темной масти мелькнет белая или в яблоках, или наполовину белая, наполовину черная, какие можно увидеть лишь в цирке. Красивые, с лоснящимися крупами и длинными хвостами, они не задерживаются долго на одном месте, все бегут вперед, а бубенчики все звенят и звенят. Где-то тоненько заржет какой-нибудь жеребенок — и сразу же ласково отзовется мать. Но вот по зеленой траве стремительно летит черный жеребец. Грива у него развевается на ветру, время от времени он ржет, давая знать о своем приближении, хвостом хлещет себя по бокам. Приблизившись, он останавливается и начинает пастись вместе с табуном, но все равно не может успокоиться: оторвет клок травы, да так и застынет. Взор его устремлен куда-то вдаль, глаза горят.

Как и все кобылицы в табуне, он выхолен, шерсть его отливает синевой, как воронье крыло. Ест он вволю, так как сочной травы вокруг много. Ноздри его подрагивают. Под кожей обозначились жилы. И все его стройное тело напряженно, того и глядишь, лопнет от напора силы или полетит ввысь. А вокруг такой простор, широкое ровное поле, по которому волнами ходит зеленая трава…

Жеребец настолько злой, что заслышав на дороге звук приближающейся телеги, оставляет табун и стремглав несется навстречу, бросается на лошадей, как злая собака, и начинает их кусать и топтать. Тогда людям надо сходить с телеги и прогонять его кнутом.

Когда табун отправляется на водопой, вороной впереди. Он ведет табун, он его охраняет, как пастух свое стадо. Однажды ночью на табун напали волки. Медара был где-то сзади и издали услышал, как мечутся кобылы и испуганно ржут жеребята. Матери их отзывались хрипло и озабоченно, как будто предупреждая об опасности. Медара пришпорил коня и, когда догнал табун, увидел — ночь была звездной, и от неба исходил слабый свет, — что кобылицы выстроились в круг головами внутрь, оберегая жеребят, готовые обороняться. Вокруг них, зло фыркая, носился вороной. Но волков уже не было — он их прогнал…

Тогда же, весной, пока трава была еще ярко-зеленой, вороной еще раз сошелся грудью с каурым. Однажды вечером каурый выбежал со двора поместья. На шее у него мотался обрывок веревки, видно, он оборвал ее и убежал. У стен конюшни стояли двое слуг, прячась от хаджи Петра, они смотрели на каурого, ничего не предпринимая. Красиво выгнув шею, каурый заржал, словно протрубил боевой клич, и размеренным галопом понесся прямо к табуну. Расстояние между ними быстро сокращалось. Но вот из табуна выскочил черный и полетел навстречу каурому. Гриву трепал вольный ветер, хвост был поднят трубой. Враги не стали терять время, как прежде: обнюхивать друг друга, гневно ржать, рыть землю копытом, — а сразу же сошлись в поединке. Смертельная ненависть переполняет их, уши прижаты к голове, губы слегка вздернуты, обнажая длинные, как клыки, зубы. Они то вздыбливаются один против другого, и тогда упираются передними ногами в грудь друг другу — совсем как люди перед тем, как начать бороться, то приседают, при чем каждый старается укусить противника за слабое, незащищенное место. Они фыркают, постанывают, дыхание у них тяжелое, со свистом, громко стучат зубами. Борьба длится долго. Жеребцы борются молча, но свирепо. Пот вперемешку с густой черной кровью струится по крупам.