Если бы они могли говорить

— Я подожду, подожду, — согласно закивал Алипия. — Уж коли я здесь, подожду, почему не подождать.

И он притих по ту сторону плетня. Дядюшка Митуш поднялся и вместе с Митко пригнал еще овец.

— Рой! Рой! — снова громко закричал Митко. Молоко струйками стекало в ведро. Большая звезда, катившаяся по небосклону впереди других трех, как запряженная в телегу, дошла до середины неба и остановилась. От нее спускались вниз, словно провода, длинные лучи.

— Коли ты Тарпански, — сказал Митуш, — уж не из рода ли Божила пастуха будешь? Тот тоже звался Тарпански.

— Нет, нет… С чего ты взял… Мы другие.

Послышался звук высекаемого огня: Алипия пытался прикурить сигарету. Пыхнув несколько раз, заговорил снова:

— Вот ты Божила помянул, я о нем тоже слыхивал. Но это другие Тарпански, богатеи. Мы люди бедные. А про Божила я слыхивал. Сказывают, однажды побился он об заклад с девицей, что та может пойти ночью на гору, к Иванкиной чешме. Тогда ведь пастухи не гоняли еще овец в Добруджу, а пасли их в нижнем поле, а летом — в Стара-Планину стада водили. Ну так вот, пошел этот Божил на посиделки, где парни да девки собирались, и говорит девкам: — «Кто из вас сможет ночью прийти к Иванкиной чешме?» Которая не побоится, говорит, круторогого барана ей подарю да две золотые монеты в придачу. Ну-ка! Кто пойдет?»

Вызвалась одна: «Я, — говорит, — пойду!» «Да куда тебе, не посмеешь ты!» «А вот и посмею!» «Ладно, — сказал Божил, — вот тебе мой нож. Как подойдешь к чешме, испей водицы. Потом иди на полянку, что неподалеку, и забей нож в землю. А я утром приду и, если увижу нож, буду знать, что не убоялась ты…»

— И пошла девка… Красивая была… Молоденька…

— Уж не о Дойне ли баешь? О ней и песня сложена…

— Нет, не о Дойне. Ту Вендой звали. Отправилась она ночью, в кромешной тьме… Обмирает со страху, но идет. Слово-то дала… А может, и любила она Божила… Шла, шла, пришла к чешме. А там, забыл вам сказать, рядом с чешмой — могила. Говорят, по ночам баба оттуда выходит, все боялись туда ходить. Говорят, баба та как выйдет из могилы, так прямиком к чешме. Умоется, напьется, а потом садится на камень, что сверху чешмы, и расчесывает волосы. Длинные они у нее… Она их и чешет, и чешет…

Так вот. Пришла Венда к чешме. Никого вокруг, темно, страшно. Подошла к источнику, напилась, умылась, а потом отошла в сторонку, присела на корточки и всадила нож в землю.

— Молодчина! — не выдержал Давидко.

— Да, но подняться не может — кто-то держит ее и не пускает. И разорвалось сердце у девки, там на месте и дух испустила.

— Стало быть, испугалась.

— Ясно дело — испугалась. Подумала, что та, мертвая, схватила ее и не пускает. Потом уже поняли, что ножом проткнула она себе подол, потому и не могла встать…

— Смотри ты, — вздохнул кто-то.

Стало тихо. Еще не рассвело, и лиц пастухов не было видно. Но вот дядюшка Митуш поднялся и пошел с Митко пригнать других овец. Давидко и Петр вылили полные ведра в кадку и вернулись на места. Алипия молчал. Большая яркая звезда откатилась далеко в сторону.

— А что дальше-то было? — спросил Митуш, вернувшись на место. — Что сделал после Божил?

— А что ему делать? Ничего. Жил себе. Женился, дети пошли. Отец мне рассказывал, что старшего божилового сына, Рахню, албанцы порешили, разбойники. Поехал Божил на похороны сына, плохо ему стало, скрючило всего и не может разогнуться. Второй сын привез его на лошади обратно в Жерунду. Так Божил уже и не встал. Однажды говорит: «Отнесите меня в загон, хочу, говорит, посмотреть, как ягнята резвятся». Отнесли его в загон, там ему стало плохо, там и умер.

Алипия умолк. Снова стало тихо, слышно было только, как молочные струи бьют о стенки ведер.

— Рой, рой, рой! — раздавался звонкий голосок Митко.

Еще несколько раз приводили овец. Но вот стало светать. Сначала из тьмы проступил плетень с надетыми на колы воловьими черепами для отпугивания волков. На востоке занималась заря. Тьма, тяжким бременем придавившая ночные поляны, испугавшись, отступила; поляны, омытые росой, весело засверкали, заискрились. На бледном небе уже еле-еле виднелась большая звезда, ставшая размером с точку.

Пастухи были рады, что закончили работу. Митко бегал по полянке, как есть: босой, с закатанными штанами, размахивал хворостиной и весело смеялся. Теперь все смогли рассмотреть и Алипия. Так значит, этот человек рассказал им о Божиле пастухе? Неприметный себе человечек: старый, невысокого роста, с белыми, как снег, волосами и колючей седой щетиной на подбородке. Оборванный, весь какой-то помятый. Он уже не смотрел на пастухов, а, сосредоточенно нахмурив белые брови, разглядывал стадо. Овцу искал.

— Подожди, сейчас вместе пойдем поищем, — предложил ему Петр.

Кадка до краев была наполнена молоком. Давидко продел в дужку длинную, смазанную жиром жердь, и вместе с Петром они отнесли ее на маслобойню. Митуш убрал сито, загреб ковшиком молоко и протянул Митко.

— На, Митко! Попей молочка!

Митко деловито схватил обеими руками ковшик и большими глотками принялся пить еще парное молоко.