Это заставляет меня вспомнить о матери, которая путешествовала по всему миру в поисках сюжетов для своих снимков. Впоследствии эти фотографии, своеобразная хроника борьбы, войны и голода, получали награды, украшали обложки журналов, попадали в музеи и даже в Белый дом, но никогда не продавались на аукционе, пока я не организовала их публичную продажу, чтобы оплатить ее пребывание в доме престарелых.
– Ты не понимаешь, – качаю я головой. – Эти произведения искусства… они стоят миллионы. «Сотбис» стал синонимом престижа.
– Это так важно для тебя? – спрашивает Габриэль после небольшой паузы.
Я смотрю на огонь. Пламя – единственное, что невозможно воспроизвести в живописи. В тот момент, когда с помощью красок вы запечатлеваете огонь на холсте, останавливая движение его лепестков, вы лишаете их магии.
– Да, – отвечаю я. – Мы с моим лучшим другом Родни планировали взлететь по карьерной лестнице в нашей компании с тех пор, как впервые встретились там на летней практике девять лет назад.
– Родни, – повторяет Габриэль. – Твой парень не возражает против того, что у тебя есть лучший друг, а не подруга?
– Нет, Габриэль, – с укором отвечаю я, – потому что на дворе не темные века. К тому же Родни… Ладно… Он чернокожий южанин и гей, а это, по его собственному выражению, золотое трио. – Я внимательно слежу за реакцией Габриэля на слово «гей». Я не собираюсь рассказывать ему о Беатрис, но мне интересно, как бы он повел себя с ней, наберись она достаточно храбрости, чтобы довериться своему отцу. Габриэль и глазом не повел. – Здесь много членов ЛГБТ-сообщества, ты не в курсе? – беззаботно спрашиваю я.
– Я не знаю. Частная жизнь людей – это их дело. – Он пожимает плечами, но затем его губы трогает улыбка. – Когда я был гидом, однополые пары всегда оставляли мне самые щедрые чаевые.
Я прижимаю колени к груди.
– Как ты стал гидом?
Я не жду ответа, поскольку знаю, как тщательно Габриэль оберегает информацию об этой части своей жизни и всем, что последовало за ней.
Однако он лишь снова пожимает плечами и принимается спокойно рассказывать:
– Это было в восьмидесятых. Мои родители приехали на Исабелу в свой медовый месяц и захотели остаться. Тогда здесь жило не больше двухсот человек. Они перевезли сюда с материка и Абуэлу. Моему отцу здесь очень нравилось. Люди называли его
– Меня клюнул один пингвин, – жалуюсь я, потирая руку. – Практически в первый же мой день на Исабеле.
– Ну, это удивительно, – смеется Габриэль. – Обычно они довольно застенчивы, но карантин, похоже, повлиял и на них. Вероятно, пингвины соскучились по общению с людьми. Даже если оно заканчивается кровопролитием. – Он тычет в огонь палкой. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но одно время я мечтал стать морским биологом. А не гидом, выполняющим черновую работу для ученых.
– Что же этому помешало?
– Беатрис. – По лицу Габриэля проскальзывает слабая улыбка. – Моя бывшая, Луз, забеременела, когда нам было по семнадцать лет. Мы поженились.
– И поэтому ты не стал морским биологом?
– Планы меняются. – Габриэль качает головой. – Дерьмо случается.
– Беатрис сказала, что ее мать… ушла от тебя.
– Можно сказать и так, – отвечает Габриэль. – Однако правда в том, что мы просто не подходили друг другу. А потому не смогли быть вместе даже ради ребенка. Я на собственном горьком опыте убедился, что не стоит оставаться с кем-то из-за совместного прошлого. Важнее, чтобы совпадали ваши мечты о будущем. Луз всегда казалось, что она слишком молода для оков материнства, и потому она принялась искать запасной выход. Просто я не думал, что он примет форму фотографа из «Нэшнл джиографик». – Он смотрит мне прямо в глаза. – Уверен, у тебя с твоим парнем совсем иная история.