Если бы ты был здесь

Врачи просят меня сосредоточиться на том, чтобы привести свое тело в форму, но я хочу лишь одного – распутать клубок своих мыслей. Я хочу поговорить о Габриэле, Беатрис и Галапагосах, но, во-первых, мне не с кем – медсестры не задерживаются в моей палате надолго: меняют простыни, дают мне лекарства, а покинув мою палату, дезинфицируют и снимают с себя СИЗ – и, во-вторых, мне никто не верит.

Я помню, как одиноко мне было на Исабеле, и кажется, будто мозг проецировал в мое одурманенное наркотиками сознание ощущение того, каково это – быть пациентом с ковидом на карантине. Я часто проводила время наедине с собой на Галапагосах, но не чувствовала себя всеми покинутой, как здесь.

Я не видела Финна целый день.

Мне сложно читать, потому что слова почти тут же начинают плыть, а журнал кажется слишком тяжелым для ослабевших рук. Как и телефон. Я не могу позвонить друзьям, потому что голос у меня по-прежнему хриплый и грубый. Я смотрю телевизор, но кажется, что по всем каналам транслируют одно и то же: слова президента о том, что новый вирус не страшнее гриппа, а масочный режим отменят уже к Пасхе.

Часами, которые кажутся мне вечностью, я вынуждена смотреть на дверь своей палаты в надежде, что кто-нибудь откроет ее с той стороны. Иногда между визитами врачей проходит так много времени, что, когда Сирета или Бетти наконец заходят ко мне, я вываливаю на них информацию обо всем, что знаю, в надежде задержать их на пару лишних минут.

Когда я заявляю Сирете, что хочу попробовать сходить в туалет самостоятельно, она приподнимает бровь:

– Не так быстро, лихачка. По шажочку зараз.

Тогда я прошу попить, но вместо бутылки воды к моим губам прикладывают влажную губку. Я жадно впитываю влагу с губки, но Сирета вскоре перестает водить ею по моим губам, заставляя меня все так же томиться жаждой.

Если все будет в порядке, обещает она, завтра мне сделают тест на глотание и перестанут кормить через трубку.

Если все будет в порядке, сегодня ко мне заглянет физиотерапевт, чтобы оценить мое состояние.

Я решаю сделать все возможное, чтобы быть в порядке.

А пока, лежа на боку, я продолжаю слушать гудение и жужжание аппаратов, которые говорят о том, что я все еще жива.

Несмотря на то что я испражняюсь в подгузник в полном одиночестве, мои щеки горят от унижения. Я нащупываю кнопку вызова. В последний раз, когда мне нужно было сменить подгузник, – боже мой, одна мысль об этом страшно меня смущает! – Сирета ответила на мой вызов лишь сорок минут спустя. Я не спрашивала о причинах задержки. Все они были написаны у нее на лице: разочарование, усталость, смирение. Лежать перепачканной в собственном дерьме довольно отвратительно. И все же это не идет ни в какое сравнение с тем, какие муки испытывают другие пациенты, чья жизнь висит на волоске.

На этот раз дверь в мою палату открывается почти сразу. Но вместо Сиреты входит самый красивый мужчина из всех, кого я встречала. Он молод – чуть за двадцать, – у него черные как вороново крыло волосы и такие голубые глаза, что кажется, будто он смотрит в небо. Под маской угадывается мощная челюсть. У него широкие плечи и такие бицепсы, что рукава халата чуть не трещат по швам.

– Что-то случилось? – спрашивает он.

Мне кажется, что я проглотила язык.

– Мне… мм… Вы не Сирета, – наконец выдавливаю я из себя.

– Нет, я определенно не Сирета, – соглашается он.

Я понимаю, что он улыбается, по внезапно появившимся морщинкам вокруг прищуренных глаз. Держу пари, что под этой маской и защитным экраном для лица скрывается рот с идеальными зубами.

– Я Крис, сертифицированный помощник медсестры.

– Да ладно! – Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить.

Крис мог бы стать кинозвездой, моделью. Почему он предпочел работать в ковидном отделении, заботясь о пациентах, которые не могут самостоятельно подтереть себе задницу?

Молодой человек продолжает смеяться:

– Мне нравится моя работа. И я стал санитаром прежде, чем данная профессия превратилась в потенциальный смертный приговор. – Его щеки над маской становятся пунцовыми. – Простите, – быстро извиняется Крис. – Я не хотел произносить это вслух.

Я представляю, как в другое время или в другом месте пациенты просят поднять их с кровати или усадить в инвалидное кресло.

Эти руки.

Внезапно я краснею так же сильно, как Крис, потому что вспоминаю о причинах вызова медсестры.

– Итак, чем я могу вам помочь? – спрашивает он.

Внезапно я теряю дар речи. Я уже почти решаюсь остаться в грязном подгузнике, когда наконец признаюсь, в чем именно мне нужна его помощь.