Если любишь - солги (СИ)

Сколько раз я сама поминала тривечных, но никогда не слышала, чтобы в наше время кто-то почитал их как богов. Даже не задумывалась: тривечные — это же луны, Воин, Мудрец и Заступница. Мажисьеры переименовали их в Красную, Синюю и Белую, чтобы заставить людей забыть.

— Это свойственно мудрецам — искать компромиссы, — проговорил Марти. — А я поступлю, как должно. Если это и правда будет во благо. Но я должен знать наверняка. Сира пока не видит… Вдруг "Ночное зеракло" и правда единственный выход для них, — он посмотрел на безымянную гору, под которой пряталась ферма оборотней, — и для всего континента.

— А если она не увидит? — спросила я.

— Тогда я сделаю так, как подскажет мне совесть. А брат поможет, — к моему ужасу Марти с улыбкой оглянулся на Отсо. — Этому миру нужно обновление, пусть даже обновление в крови. Иногда насилие — благо.

Кого он пытался убедить — себя, меня?

— Я так не думаю.

Марти вдруг очнулся.

— Ты! — он смерил меня взглядом. — У тебя нет источника. Ты не можешь знать его волю. Сира сказала, бывает, воля сама становится источником. Но ты мягкая, слабая…

— А ты сильный, но слепой и высокомерный мальчишка! — Злость в голосе Марти ударила, как пощёчина, и я прервала его, не думая о последствиях. — Полагаешь, твои страдания дают тебе право решать, что лучше для мира? Считаешь, что из источника с тобой говорят боги? Мажисьеры творят ужасные вещи — да, но при них прекратились войны, не стало голода. И они верят в прогресс. Науки, техники, общества, всего! Когда заработает "Ночное зеркало", кровь оборотней станет не нужна, сорок тысяч человек получат свободу…

Отсо издал низкий горловой звук, похожий на рычание.

Кожу на затылке стянуло. Представилось, что сзади ощетинился и припал к земле огромный зверь.

Оглянуться, проверить не было сил, я и заговорила снова. Только бы Марти услышал:

— Где-то есть кучка сумасшедших фанатиков, которые хотят всё разрушить. Их можно понять. После того, что Магистериум сделал с оборотнями… Но никакого обновления не будет! Будет хаос, ненависть и месть. Сказка про силу жертвенной крови — это чушь. Если бы это была не чушь, мажисьеры не побоялись бы испачкать руки. Мне точно перерезали бы горло, чтобы дать начало новому источнику, раз старый неизвестно где. Но моя смерть никому не поможет. И твоя тоже.

— Вот и я говорю ему то же самое, — прозвучало из-за спины.

Я всё-таки оглянулась и задрала голову, не в силах поверить в неожиданную поддержку. Телохранитель нависал над нами краснокожим утёсом, но на его лице читалось выражение… пожалуй, отеческого беспокойства.

Поймав мой взгляд, Отсо скорчил свирепую гримасу:

— Эти твари не стоят даже твоей крови, девчушка. А за брата я любому глотку порву!

— Эти твари? Простите, вы кого имеете в виду?

Марти сказал тихо:

— Отсо не любит доноров.

Глаза экстра горели, как янтарь на солнце.

— Но это же ваш народ, — поразилась я.

— Это не мой народ, — он осклабился. — Мой народ дрался до смерти, но не стал рабом. Сильные духом пали. А эти… просто скот. Они отдают свою кровь мажи так же покорно, как людишки отдавали свою кровососам.

— А вы? Вы-то живы! У вас не берут кровь, но это каприз судьбы, а не ваша заслуга. Так чем вы отличаетесь от тех несчастных на фермах? Вас посадили на поводок стой-пыльцы, раскрасили, как клоуна — и вы смирились! Служите палачам своего народа и берёте сахар у них из рук…

Я опомнилась, когда слова были уже сказаны. Отсо застыл, как борец на ринге за миг до броска, весь налился тёмной кровью, так что подвижные узоры на его коже горели теперь не красным, а пронзительно-бордовым. На широких скулах ходили желваки, верхняя губа задралась, обнажив крепкие желтоватые зубы, человеческие, не звериные, но сквозь эти зубы прорвался, набирая силу, полный тяжёлой злобы, нутряной рык…

— Нет, Отсо! — сказал Марти таким тоном, каким хозяин на прогулке говорит собаке "Фу", и перевёл взгляд на меня. — Тебе лучше уйти.

28.3

Ночью пруд был красив и страшен.

По сравнению с чернотой окружающих гор небо в вышине казалось сероватым. Над головой румянилось полное лицо Красной луны, по воде разливался розовый перламутр. Мрак и блеск. Ни звука, ни дуновения. Казалось, всё застыло в ожидании таинственного и зловещего ритуала.

Я пришла к источнику смелости, чтобы сделать последнее, ради чего меня привезли на полигон. Толку от этого не будет, но попытаться нужно. Всё равно заставят.

Окунаться в пруд следовало полностью обнажённой. Никаких купальных костюмов, сорочек, халатиков и банных полотенец, которые, войдя в воду, можно выбросить на берег. Я допускала, что настаивая на этом условии, Евгения хотела лишь доставить удовольствие брату, но решила: лучше сделать, как требуют, чем потом винить себя за неудачу.

Ночной воздух был холоден, от чёрной воды веяло стылостью горных ледников. Пруд казался космической бездной, в которой плакали звёзды.

В бездну вели неровные каменные ступени. Я дрожала на верхней, трогала ледяную черноту носком правой ноги, и думала, что никогда не решусь.