Если нам судьба...

— Да вот из-за него Аглаюшка-то и убивалась. Не дай Бог, говорила, мне раньше его умереть… Пропадет же он без меня… А как слегла она, так Васька, бывало, запрыгнет к ней на кровать, прижмется и жалобно так мурчит: не покидай, мол, меня… А уж как умерла, — Варвара Тихоновна шумно высморкалась в передник, — Васька, словно человек, плакал… А как вещи стали выбрасывать, так и он исчез, не иначе завезли его куда-нибудь да бросили… Где уж бродил, не знаю. Только недели две, как вернулся, вот такой уже. Плакал здесь под дверью, мяукал, все Аглаю звал, на половичке здесь спал… А изверг этот, чтоб ему пусто было, — Варвара Тихоновна кивнула на соседнюю дверь, — видно, раздражал его Васька, половичок выкинул, а его самого так ногой саданул, что слетел он, бедненький, до самой входной двери. Неделю потом его не было, думала, помер он, только, смотрю, опять появился…

— А что же вы-то его не взяли?

— Да разве ж я его прокормлю, сама на картошке с хлебом живу, а ему и молочко, и рыбка нужна. Выношу я ему, что у самой остается, да только не хочет он ничего есть. Лежит здесь молчком… В подвал иногда спустится, а так все лежит и лежит.

Я наклонилась к коту и тихонько позвала:

— Васенька, Вася…

Он поднял на меня свои тусклые гноящиеся глаза, посмотрел и снова закрыл.

— У вас тряпки грязной никакой не найдется? — спросила я у Варвары Тихоновны.

— Ты что, решила себе его взять? — спросил до этого стоявший молча Николай.

— Да, — решительно ответила я. — Это судьба мне вместо ушедшего Игоря Ваську посылает. Не тигр, конечно, но тоже из породы кошачьих. Это судьба, Коля.

— Найдется, найдется, — засуетилась Варвара Тихоновна и принесла какую-то ветхую ситцевую тряпочку.

Я осторожно завернула Ваську, подняла, прижала к себе и почувствовала, как он мелко-мелко дрожит.

— Пойдем ко мне жить, Васенька, пойдем, мой хороший. Двое несчастных — уже не один. Вдвоем нам легче будет.

В квартире я первым делом, пока Николай укладывал продукты в холодильник, согрела немного молока и подставила Ваське под нос, но он остался к нему совершенно равнодушен, так же как и к мелко нарезанному мясу.

— Ты ему еще колбасу копченую дай! — возмутился Колька и отобрал у меня кулек с котом. — Сметану достань и чай завари — ему глаза промыть надо.

Мыкола набирал на палец немного сметаны и мазал Ваське нос, и тому ничего другого не оставалось, как ее слизывать. Когда, по Колькиному мнению, кот немного поел, он стал очень осторожно ваткой промывать ему глаза — Васька относился ко всему этому совершенно безучастно. Так же безропотно он стоял в большом тазу, где я развела теплую воду с шампунем, когда мы его мыли, чувствуя под руками каждое из его тоненьких кошачьих ребрышек. Завернув Ваську в старое махровое полотенце, Николай опять попытался накормить его сметаной, но кот элементарно уснул, измученный как старыми, так и новыми потрясениями.

Егоров ушел, а я, разобрав окончательно вещи и продукты, поставила в ванной под раковину большую жестяную банку из-под сельди, нарвав туда старую газету. А в кухне оборудовала Ваське в углу на куске старой клеенки что-то вроде столовой, куда поставила два блюдечка, одно с молоком, второе с мясом, а сама села в кресло, положила Ваську на колени и стала его гладить, приговаривая:

— Спи, Васенька, спи. Ты теперь дома, тебя никто больше не обидит. Тебе здесь будет хорошо и спокойно. Спи, Василис, — и услышала, как он тихонько замурчал, слабо-слабо, но замурчал.

Впервые за последнее время почувствовав себя в безопасности, Васька сладко спал в кресле, и я, разложив диван, тоже легла спать. А среди ночи я проснулась от того, что мне в лицо ткнулось что-то пушистое — это был истосковавшийся от одиночества Васька. Ему, уже почти забывшему, что такое ласка и тепло, наверное, очень захотелось убедиться, что его маленькое кошачье счастье все еще продолжается, что у него снова есть дом и хозяйка, что он снова кому-то нужен. Я прижала его к себе, и он замурчал, уже громче и смелее, а я гладила его и плакала, вроде бы без причины, сама не зная почему… А может быть, потому, что оказалась сама кому-то нужна, что мне уже не будет так одиноко.

Егоров пришел ко мне в день рождения Игоря, чтобы отметить его сорокалетие. И Игорек, пусть и незримый, был за столом вместе с нами.

— Лена, — начал было Николай. — Я тут с ребятами в Москве созвонился, узнал, что с Игорем произошло…

Но я резко оборвала его:

— Я ничего не хочу знать! Совсем ничего! Я его мертвым не видела, значит, для меня он живой. В памяти моей, в душе, в сердце моем он жив! И навсегда таким и останется — живым!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Колька. — Извини.

Через несколько минут, видя, что я немного успокоилась, и почувствовав, что со мной уже можно нормально разговаривать, что я услышу его и правильно пойму, Мыкола сказал:

— Лена, тебе что-то с собой сделать надо, ну, в смысле, в порядок себя привести. К тебе же люди со своими бедами приходят. Знаешь, они просто не смогут довериться человеку, который выглядит так, словно ему самому постоянно помощь требуется.