Если не кот, то кто? Пушистый избранник

Одиннадцатого мая Наташа встала на домашние весы и схватилась за сердце. Вечные, неубиваемые, зловредные, прилипчивые пятнадцать килограммов незаметно ушли. Безо всяких усилий с её стороны. Просто потому, что она перестала на них зацикливаться. Ну, может, ещё и из-за того, что она перестала зацикливаться на свердловских слойках.

Этим достижением нельзя было не воспользоваться. Наташа накинула на плечи лёгкую ветровку – май был тёплым, но необычайно ветреным, ураганный воздушный поток с Финского залива сшибал с ног – и побежала в собес, решив любой ценой встретиться с Зинаидой Лазаревной Обиженной и выцарапать у неё свои карточки. Ваучера она с собой тоже взяла, чтобы и его могли взвесить для статистики.

К счастью, на работу ходить не надо было – депутаты сами себя отпустили на отдых (Пасха, День Победы, День труда, что особенно парадоксально) с двадцать пятого апреля аж до двадцатого мая. Поэтому времени для осады собеса было много.

И оно пригодилось, потому что очередь из пенсионеров и многодетных была, как обычно, бесконечной и злой. Десятки Антонин Блиновых стояли в коридоре, не пропуская сквозь строй никого, даже в туалет. Время от времени кто-то из посетителей узнавал помощницу депутата с самим пушистым депутатом на руках, вспыхивали перебранки. Наташу и Ваучера обвиняли во всех смертных грехах, включая взлёт курса доллара и наводнение на Дальнем Востоке. Ваучеру было всё равно, он впал в беспокойную дрёму, а Наташа делала вид, что слушает музыку в наушниках, и не ввязывалась в спор.

К вечеру, за несколько минут до закрытия собеса, очередь подошла к концу. Зинаида Лазаревна Обиженная, увидев заглядывающую в кабинет Наташу, крикнула: «Приём окончен!»

– Я никуда отсюда не уйду, пока не получу карточки, – твёрдо заявила Наташа, усаживаясь на стул для посетителей.

– Очень хорошо, тогда уйду я, – и Обиженная принялась подкрашивать тонкие губы фиолетово-бордовой помадой. – Рабочий день окончен, милочка.

– Зинаида Лазаревна, ну отдайте вы мне эти карточки, ну прошу вас! – взмолилась Наташа, не выдержав напряжения. Обиженная тем временем надевала чёрную куртку, повернувшись к Наташе спиной. На куртке обнаружился белый рисунок во всю ширину: стилизованная голова оскалившей зубы пантеры.

– Милочка, а вы разве ещё не поняли? – невинно вопросила Обиженная, начёсывая перед зеркалом сиреневые волосы. – Вы слишком поздно пришли за своими карточками, мы так долго документы не храним. Месяц максимум, – и открыла дверь. – Вы выходите или тут остаётесь?

– Так никаких карточек уже нет? – Наташу охватило отчаяние.

– Конечно же, нет, – громко ответила Зинаида Лазаревна и пробормотала себе под нос: – Вообще-то их никогда и не было…

– Что? – переспросила Наташа.

– Ничего, – повернулась к ней Обиженная. – Если хотите, можете заново зарегистрироваться в программе, только справки необходимые соберите.

– Как же так?! Я ведь сто раз сюда приходила! Это вы сначала болели, потом принтер ломался, потом ещё что-то, я уже и не помню. Во всяком случае, я тут ни при чём, не по моей вине я карточки не могла получить! Господи, да я же сама этот закон и придумала, что же это за беспредел?!

– Обращайтесь в суд, если пожелаете, – с плохо скрытым торжеством парировала Обиженная и вставила ключ в дверь. – Милочка, я запираю кабинет! У меня начинается уик-энд, мне на дачу пора, грядки обрабатывать! Насажала всего на майских, теперь прямо рук не хватает.

Наташа встала и, посадив вялого Ваучера в переноску, понуро побрела к двери. Эту битву с бюрократией она проиграла. Её, как и дачные грядки, знатно обработали.

Несчастья сваливались одно за другим.

К парадной было не подойти. Если раньше, ещё перед выборами, здесь толпились восхищённые поклонники, то теперь весь двор был заполнен недоброжелателями.

«Ваучера в отставку!», «Опять с ВАУЧЕРОМ обманули!», «Он что, валерьянки наелся?!», «Всех Бурбонов сошлём в Европу!» – кричали ярко-красные рукописные плакаты. Угрожающая толпа – не меньше нескольких десятков человек, удивительно много для непроплаченного митинга – размеренно скандировала: «В от-став-ку! В от-став-ку!»

Вокруг активистов суетился Максим Морозов с микрофоном, таща за собой на проводе, как на поводке, хмурого оператора в неизменной всепогодной жилетке с карманами и с камерой на плече. Люди, волнуясь и радуясь чести попасть в кадр, давали Максиму эмоциональные интервью на тему своего недовольства недавно принятыми законами. Ухоженные мужчины средних лет жаловались, что не могут развестись с надоевшими им жёнами. Толстые домохозяйки визжали, что их свекрови следят теперь за каждым куском, попавшим им в рот, и заставляют садиться на диету, чтобы поучаствовать в программе похудения и принести в дом хоть немного денег. Пенсионеры роптали, что у них отнимают их четвероногих друзей; работники дошкольных учреждений показывали камере кошельки, опустошённые штрафами.