«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

– Все до идиотизма просто и безжалостно. Он получил срок за то, что был сыном революционерки! Надо сказать, в этом была доля правды. Оказывается, его мама, моя прабабушка, была среди осужденных за цареубийство Александра Второго. Она была революционеркой-народовольцем. Народовольцы боролись с самодержавием. По-моему, в этом абсурдном, не поддающемся никакой логике поводе – вся истина карательной, бесчеловечной сталинской системы. Им важно было найти причину для того, чтобы исковеркать жизнь молодого еврейского парня, мирно лечившего людей в карельском селе. Сталин и иже с ним полагали, наверное, что страсть к бомбометанию передается по наследству. Жаль, что это в действительности не так. Душегубы справедливо боялись за свою жизнь. Дед бы им отомстил за всё. Диктатор заслуживает троекратного метания бомбы в его усатую рожу.

– Значит, Самуил был сыном революционерки, – дрожащей рукой старик разгладил бороду. – Какая несусветная глупость! – прикрыл он глаза. – Знаешь, девочка моя, тогда говорили так – был бы человек, а статья всегда найдется.

Муравей спустился с пальца и бежал по ладони, маленький и рыжий.

– Дедушка не просто сидел в лагерях и тюрьмах. Он лечил заключенных. Самоотверженно испытывал на себе опасные вакцины и прочие методы лечения. Рассказывали, вёл себя так, будто искал смерть. У него кроме папы была еще больная дочь, старше папы года на три. От рождения она страдала церебральным параличом. Когда фашисты гнали евреев по дороге в концлагерь, её сбросили вместе с коляской с моста в реку. Сегодня мы живем с бабушкой в Израиле. А мама умерла незадолго до нашей репатриации.

Старик немигающими глазами посмотрел на Анну. Она почувствовала, как дрожит ладонь, которой он гладил её. Неожиданно далеко за каменным забором раздался резкий автомобильный гудок. Он беспардонно вспорол кладбищенскую тишину.

– Это за мной, – разгоняя рукой сигаретный дым, сказал старик. Посмотрел на часы, поднялся с лавочки и взял в руки шляпу. Потом подошел очень близко к фотографии на обелиске, долго вглядывался в лицо. Снова раздался автомобильный сигнал. Старик распрямился, надел на кипу шляпу. Анна увидела слезы на впалых щеках. Постояли молча. Не торопясь вышли на аллею и направились к выходу.

– Когда надели шляпу, я увидела, что вы похожи на портрет Линкольна с 5-долларовой купюры, – улыбнулась Анна. – Такая же борода, такое же волевое и суровое лицо. Вам раньше об этом не говорили?

Сказать подобную глупость ей захотелось только для того, чтобы одетый во всё черное старик чуточку приободрился, повеселел. Ей это немного удалось. Показалось, что глаза его потеплели.

– Вы находите? – он даже приостановился. – Я чаще смотрю на цифры, чем на портреты. – Сказал это с еврейским сарказмом, с известной еврейской интонацией. – Сегодня я намного богаче, чем Авраам Линкольн, – добавил старик и снова протянул руку погладить Анну.

Они вышли за ворота. За воротами старика ждал голубой микроавтобус. Прощаясь, он прижался к Анне щекой, пощекотал бородой.

– Девочка дорогая, вспоминай меня, – шепнул он. И снова были скупые слезы.

– Звоните! Вот вам номер телефона. – Она протянула вырванный листочек из записной книжки. Старик не глядя сунул его в кармашек пиджака и пообещал позвонить. Машина сорвалась с места и скрылась за поворотом шоссе.

«Я даже не спросила, как его зовут», – провожая глазами автобусу, спохватилась Анна. Сдернула с головы шелковую косынку и пошла к остановке.

Ни завтра, ни когда-нибудь потом старик не позвонил. Анна уже стала забывать эту встречу на кладбище, как вдруг спустя какое-то время ей пришло уведомление на получение заказного письма. И вот она держит белый конверт с американским штемпелем в углу. Достала розовый листок, исписанный незнакомым ровным почерком, стала читать.