Если очень долго падать, можно выбраться наверх

— Он белый, детка, ты промахнулся. И поставь первую сторону, вещь называется «Новая Земля». Хефф хмыкнул, а Гноссос потащился в кухню распаковывать рюкзак. Но выкладывая яйца, вспомнил, что забыл информировать собравшихся об откровении сегодняшнего дня. Он втянул свой измученный запором живот, вздохнул и вернулся в комнату, где все внимательно изучали обложку «Деревенской сюиты».

— Гхм, — провозгласил Гноссос. Он стоял абсолютно спокойно, держась рукой за голову и дожидаясь тишины. Все отставили свои «Снежинки» и посмотрели на него.

— Я решил сказать вам пару слов, дети мои, прежде чем легенда исказит факты. Песня горлицы в чистом небе? Эй, динь-динь-дон, ага? Так вот, боги благословили эту весну. Дочери Ночи изгнаны — пфу и нету. Дело в том, что Паппадопулис, — он понизил голос и жестом Тосканини воздел указующий перст, — влюбился. — Он повторил это снова, дабы отмести саму возможность ошибки.

— Влюбился. Постарайтесь просечь.

Бум — грохнули барабаны «Новой Земли», бум — рухнуло на комнату ошеломленное молчание, вниз — попадали стаканчики со «Снежинкой», и вверх — взметнулись все взоры, туда, где мгновение назад располагался Гноссос, но сейчас его там не было, ибо в момент своего катартического заявления, он безошибочно ощутил давно забытый позыв в нижней части кишечника и вихрем умчался в сортир, где едва успел рухнуть на сиденье, прежде чем внутренности обрели свое утонченное облегчение.

Через час после этого экстраординарного внутрикишечного события пыль осела, и Янгбладу наконец удалось завершить серию неотложных телефонных звонков. Он пытался спровоцировать университетскую профессуру на дипломатично-вежливый мятеж. Розенблюм валялся на индейском ковре в новой красно-желтой матадорской рубахе, тугих белых «ливайсах» с джодпурами и срисовывал схемы из Клаузевица: стратегическое развертывание, фланговые тактические маневры, маршруты подвоза материально-технического снабжения. Хеффаламп в тельняшке французского моряка, выцветших джинсах и штиблетах без каблуков, свернувшись калачиком в плетеном кресле, сочинял конспект для антропоморфной игры в слова, которую они устраивали дважды в неделю. Гноссос с неукротимой энергией носился взад-вперед по квартире, таская за собой веник, швабру, пылесос, тряпки, лизол, «Оукайт» и «Мистера Чисто».

— Кыш, кыш, — бубнил он, если на пути оказывалось чье-нибудь тело, обрабатывал освободившийся участок марлей или замшей, полировал, дезинфицировал, размазывал и промокал.

— Заработаешь язвы, — предупредил Хефф, — цыпки или чего похуже. — Затем Янгбладу, который в эту минуту вычеркивал одно из имен в своем списке:

— Ты готов, старик?

Янгблад кивнул и постучал ручкой по листу бумаги.

— Кажется, закручивается, знаешь? Философия, английский, архитектура — у всех в некотором смысле имеются убеждения. Руководство не допускает нас до самого высокого уровня, но я думаю, они тоже придут.

— Мы спиханем его, опа, — объявил Розенблюм, сажая чернильную кляксу в глаз Президенту университета, чья фотография была напечатана на первой странице «Светила». Этот человек недавно объявил о том, что в кампусе будет снесено еще одно здание. Газета появилась под дверью на рассвете, как обычно, после таинственного и вкрадчивого стука.

— Кыш, кыш, — приговаривал Гноссос, проскальзывая мимо с пылесосом и высматривая орлиным взором обрезки ногтей, катыши пыли, скрепки и крошки сэндвичей «Орео» с кремом.

— Ничего нет выпить? — безнадежно спросил Хефф. Но добрый христианин Паппадопулис неожиданно его удивил: не сбиваясь с ритма, метнулся к ящику со льдом и вернулся с шестью бутылками эля «Баллантайн» и открывашкой от этого рая с искусственным рубином на рукоятке.

— И не проливать, ребята, чтоб ни одного пятна — корабль в полной готовности.

— Ого, — сказал Хефф, — откуда эта страсть к чистоте?

— Порядок возникает из хаоса, детка. Искусство, если ты сечешь в этом деле.

Через какое-то время в дверях появился красноглазый расхристанный Фицгор, в сопровождении Эгню, зажимавшего подмышкой листок земляческих новостей. Но Гноссос уже умудрился собрать вонючие виноградные листья, нефелиум, лимонную кожуру и вместе с другими омерзительными отбросами кухонного уродства запихал их в огромный полиэтиленовый пакет, некогда содержавший в себе костюм Фицгора; остальные, между тем, приступили ко второй упаковке пива. Гноссос взвалил мешок на плечо, включил погромче последнюю запись «Деревенской сюиты» и отправился во двор искать хозяйский мусорный бак. Там он на несколько минут задержался, принюхиваясь к свежим ароматам теплого южного ветра.

Когда он вернулся, насвистывая арпеджио Моуза Эллисона, большая гостиная была загадочно пуста. Он выглянул на переднее крыльцо, но и там никого не нашел. «Англия» Янгблада и «импала» Фицгора стояли на местах.