Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Он свернулся на чистой постели Фицгора, сдвинув покрывало так, чтобы закрыть оледеневшую подушку. Уснуть, считая минуты, казалось, невозможно, но ему все же удалось впасть в мрачное, сырое отродье полудремы. Хорошо смазанное веко на третьем, дополнительном глазу его сознания раскрылось на зимнюю опушку, где безмолвный ветер гнал поземку, и вихри косметического талька осыпали сосны. У врат восприятия чеширски улыбался потрошеный волк, его присутствие лишь угадывалось, ни на секунду не становясь окончательным. Затем слабый запах звериной мочи, пейзаж меняет форму и размеры, ветер стихает, тальк оседает, раскручивая обратно спираль широкой панорамы. Сцена теперь видна с высокого плато, возможно, со столовой горы, и на ее поверхности — раззявленный рот пещеры. Невообразимая тварь шевелится в ее глубине, готовая себя обнаружить, непристойно выскочить наружу. Гора — где-то на востоке. Но почему? Четвертные ноты, приглушенная дробь тамбурина, монотонный речитатив аманэ: … Ela ke si ke klapse. Ke par to ema mou, ke ta mallia sou vapse[12].

— Гноссос.

— Угм?

— Ты проснулся?

— А.

— Тебе что-то снилось.

— Что?

— Ты что-то говорил. На другом языке.

— А. Привет. Ты давно тут?

— Полчаса. Сам привет.

— Черт. — Потягиваясь, протирая кулаком глаза.

— Дверь была открыта. Я сперва постучалась.

— Хммм. Проходи, садись.

— Там что-то на плите. Чуть не сгорело.

Долма. Забыл про соус. Сесть. Оомп. Все те же зеленые гольфы.

— Я схожу посмотрю…

— Все в порядке, я уменьшила огонь. И поставила эту штуку с шашлыками в духовку. Не возражаешь? Ты так сладко спал.

— Конечно нет. — Могла быть и Памела. Оставляй дверь открытой, найдешь у себя в виске пешню. — Жуть, язык, как половая тряпка.

— Пил что ли?

— Болтал скорее. Сладко спал, да?

— Тебе снилось что-то плохое?

— Невротическое, малыш, сплошные знаки. Есть хочешь? Будешь перец из Салоник?

— Сны нужно рассказывать. Сразу как проснешься, иначе забудешь.

— Да ладно, оно того не стоит. Никакого явного секса — просто куча символов, бессвязные концы. Хочешь перекусить, пожевать чего-нибудь?

Она подтянула рукава хлопчатобумажной блузки, мотнула волосами и крикнула ему вслед, когда он уже тащился в кухню:

— Слушай, прости, что опоздала. Сначала был семинар, я вчера говорила, потом Джуди собиралась везти меня в больницу.

— Не переживай, малыш.

— А вместо этого куда-то ушла с одноглазым чучелом.

— С Хипом?

— Не знаю, как его зовут. Лысый, и все время щелкает пальцами.

Гноссос полез в карман за сигаретами, Кристин протянула ему свои — в чем-то вроде серебряного портсигара с медведем на клейме. Короткая затяжка, посадить в легкие пятнышко.

— Что-то серьезное? Я про больницу.

— Моно — просто навещала, мы старые друзья, раньше жили в одной комнате. Я хотела тебе позвонить, но не нашла в справочнике номер.

— Телефон записан на Памелу, никто не знает. Будешь эндивий?

Она запнулась, и брови поползли вверх.

— На Памелу?

— Уотсон-Мэй. Девчонка, которая жила на этой хате. Англичанка.

— А-а.

— Одна, малыш, не со мной. Налей себе рецины. Витамин Д, полезно для обмена.

Проходя по комнате, Кристин скинула мокасины, а когда вернулась с бутылкой, один гольф сполз. Она наливала вино, стоя на одной ноге и стягивая оставшийся пальцами другой. Поразительная грация. Вместо того, чтобы взять протянутый бокал, Гноссос приложил палец к губам, призывая ее замереть так, словно какой-то звук вдруг потребовал их внимания, и чтобы его расслышать, ни в коем случае нельзя двигаться. Наклоненное горлышко бутылки застыло в одной руке, бокал в другой. По-прежнему стоя на одной ноге она повертела головой по сторонам, потом взглянула ему в лицо. Но то была хитрость. Гноссосу просто нужна была пауза. На дальнем краю долины преломился в радугу последний солнечный луч. Пройдя через бамбуковые шторки, он очерчивает ее лицо оранжевым, охрой, голубым и темно-желтым, дразнит гладкую кожу, поляризует невидимый пушок на руках, щеках и ногах, посыпает эротической пыльцой мягкие волоски. Рукава хлопчатобумажной блузки высоко закатаны, волокна замшевой юбки переливаются, согнутое колено выглядывает из-под края.

Кровь пульсировала у него в паху, и Кристин это, кажется, знала. Сняла с волос медный обруч и бросила через всю комнату на диван.

— Бери же вино, — сказала она.

Он боролся с желанием коснуться ее прямо сейчас. Поговори о еде.

— Ты любишь виноградные голубцы?

— Наверное. Посмотрим.

Полфута греческой колбасы, то что надо.