Если покинешь меня

— Hören Sie, junger Mann[57]. — Тонкие болезненно-фиолетовые губы скривились в недоброй усмешке. — Я был владельцем прекрасного магазина: пять продавщиц, исключительно английские материалы — в Карлсбад не ездили те, у кого пустой карман. Золотое дно, поверьте. Вилла, в гараже — автомашина…

Рука Вацлава машинально скользила по шляпкам отделочных гвоздиков, которыми был прибит плюш на стуле.

Кривая усмешка вдруг исчезла с губ больного.

— Выгнать нас, судетских немцев, в телячьих вагонах — это чехи сумели сделать в двадцать четыре часа! Так что же теперь вы от нас хотите: чтобы мы вас кормили да еще и луну с неба вам достали?!

Вацлав, ошеломленный, прижался к спинке стула.

Вошла девочка. Удерживая мяч в руке, она прислонилась к дверному косяку и стала с вызывающим видом разглядывать гостя.

— Три пиджака, понимаете, молодой человек? Три пиджака на себе, в каждой руке по чемодану, всего — тридцать килограммов. Со мной беременная жена и плачущий ребенок. Возможно, именно вы были одним из тех выродков, которые орали на нас, рылись в наших чемоданах, пихали нас в телятники, бесконечно забавляясь всем этим. — Дрожащая рука Зиберта потянулась к сигарете, на его серых щеках двигались желваки, челюсти были плотно сжаты.

— Ступай отсюда, Кристль, — сердито сказал Зиберт, но девочка не ушла.

— О господи, не мы вас выселяли, — наконец сумел выговорить Вацлав, превозмогая судорогу, стягивающую горло. — Мы же политические эмигранты.

— Quatsch[58], — выкрикнул человек в кресле. — Все вы, все были единодушны. Не пытайтесь морочить нам голову! Ни один чех не выступил в сорок пятом против «выселения», как вы это нежно называли. Все вы, verstanden[59], все насквозь пропитаны коммунизмом. Этот яд гнездится в вашем теле, как рак, хотя, возможно, вы о том и не ведаете!

— Что тут за крик при ребенке? — раздался в дверях женский голос; вошла красивая, элегантная дама с фигурой театральной героини. — Курт, ты опять курил? Ты забыл, что доктор тебе запретил? — Она неприязненно посмотрела на плохо выбритое лицо Вацлава, складки в уголке ее рта обозначились резче.

— Уж тысячу лет вы, чехи, путаетесь у нас под ногами в Центральной Европе! — выкрикнул Зиберт и болезненно схватился за желудок. — Карл Герман Франк жил на нашей улице. Слушайте хорошенько, что я вам скажу: бесконечно жаль, что он не смог выполнить свое обещание — вымостить чешскими черепами эту вашу знаменитую Фацлафску площадь![60]

— Марш в свою комнату! — повелительно протянула руку госпожа Зиберт. Девочка беспрекословно повиновалась. — А вы, прошу вас, уходите! — И она брезгливо посмотрела на грязный воротничок Вацлава. — Разве вы не видите, что муж болен? Такая бестактность! Действительно, вы ничем не отличаетесь от тех, которые остались там… — Она решительно направилась к двери и открыла ее, шея госпожи Зиберт побагровела.

Вацлав не помнил, как выбрался на улицу.

Пепельные, ввалившиеся щеки больного, дорогое ожерелье на шее у его жены, желтые апельсины в вазе на столе — эти три зрительных впечатления стояли перед его глазами, когда он плелся вдоль улицы, натыкаясь на прохожих.

«Исчерпайте все возможности», — вспомнил он кудахтающий голос Баронессы и, сам того не замечая, горько улыбнулся. «Да, вера твоя тебя исцелила…» — иронизировал он над собой.

Вацлав сделал крюк и обогнул очередь, стоявшую под редким дождем на тротуаре. Женщина в мужском дождевике с засученными рукавами отходила от очереди, унося в бутылке четверть литра молока.

Вот каким оказался человек, на которого он неведомо почему возлагал надежду. Возможно, что Валка начала бы цвести, как черешневая аллея в мае…

Какой-то прохожий дернул Вацлава за рукав, в тот же миг рядом завизжали шины, чернолицый водитель в американской военной форме яростно выплюнул жевательную резинку и, возмущенно глядя в сторону Вацлава, согнутым пальцем два раза стукнул себя по лбу.

Герр Зиберт — начальник лагеря Валка. Три с лишним тысячи чехов зависят от его прихотей. Дети, питающиеся мороженым картофелем с вонючей рыбной подливкой, дети, спящие на грязных нарах, изобилующих блохами и клопами, и эта дерзкая девчонка с льняными косичками, которая может объедаться апельсинами. Тысячи соотечественников, бежавших с родной земли, чтобы спастись от террора, попадают под опеку Курта Зиберта, почитателя, а может быть, и друга Карла Германа Франка!

Вацлав постучал в дверь канцелярии лагеря.

— Ты читаешь мои мысли! Сегодня утром я о тебе вспоминал, брат мой. Что же ты так долго не показывался? — И Кодл распростер свои короткие руки.

Курчавая шевелюра, сияющее круглое лицо. Обычная бутылка на столике. В канцелярии витал чудесный аромат черного кофе, но на письменном столе стояла только чашка с засохшими следами кофе.

Перед Вацлавом появилась такая же рюмка коньяку, как и в прошлый раз. Только сегодня на ее краях не было следов губной помады.

«…Два-три свидетельства лиц, заслуживающих доверия, о том, что политические убеждения герра Зиберта во времена прежней республики были весьма подозрительны…»