Если покинешь меня

Катка шла медленно, засунув озябшие руки в карманы. «Он не ушел, хотя знает, что надеяться ему не на что. До чего он не подходит к этой обстановке!» — вдруг осенило ее. Она почувствовала к нему признательность: это ведь счастье встретиться с человеком, который хоть как-то приподнимается над уровнем гниющего болота. Островок над поверхностью сточных вод. Дома, на родине, тебе не нужно было бояться ответить людям, если они о чем-либо спрашивали. Как убийственна эта вечная подозрительность, этот горький опыт, вынуждающий тебя видеть в человеке доносчика, агента либо, в лучшем случае, ловеласа, который завтра не вспомнит, как тебя зовут!

— Вы спрашиваете, куда я хожу? Человеку иногда необходимо рисковать и верить кому-то Иначе сойдешь с ума. Я работаю.

Она заметила радость на его лице. Вацлав сорвал длинный стебель травы и стал рассеянно играть им.

— Это, вероятно, очень большая удача, да?

— В Мерцфельде я нашла себе работу швеи. Платят мне половину того, что немкам, но это все же работа. Однажды я было обрадовалась, ушла из лагеря и сняла себе комнатку, но хозяева заломили такую цену, что мне ничего не осталось от заработка. Пришлось вернуться в лагерь, — быстро, словно торопясь, рассказывала Катка.

— Я только не понимаю, почему вы говорите, что рискуете…

— Никто из живущих в лагере не смеет поступить на работу. Если об этом дознаются, человек должен или покинуть Валку, или платить за питание и жилье. Лагерь только для тех, кто находится на самом дне.

Где-то высоко, над кронами деревьев, с криком пролетела стая ворон.

«…Кто находится на самом дне». Еще никто так не характеризовал истинное положение дел. Вацлав знал о лагерях, когда шел через границу, знал, что это неизбежная переходная ступень к нормальной, свободной жизни. Профессор ждет визы на въезд в Париж, Штефанский с семьей — бумаги на выезд в Канаду. И Баронесса желает двинуться куда-то дальше. А что же Капитан, девушки, Пепек, те сотни и тысячи остальных, которые кое-как перебиваются, не имея никаких надежд? Их перспектива ограничена нарами, кабаком «У Максима». Изо дня в день, из месяца в месяц одно и то же! Неужели лагерь для некоторых людей стал вершиной их карьеры в эмиграции?

— А все же кое-кто здесь имеет деньги, — заметил Вацлав.

— Да, здесь есть некоторые возможности, кроме торговли и воровства: мусорная свалка либо «рабовладельцы».

Он остановился, озадаченный. Катка пояснила:

— Транспортные фирмы. Они имеют склады на товарной станции и иногда за полцены нанимают людей из лагеря для выгрузки вагонов.

Вацлав перекусил стебель и в отчаянии схватил за руку Катку.

— А вы, Катка, ради бога, вы ведь не смирились? Если бы я должен был здесь остаться, то… вообще не было бы смысла жить!

— Не преувеличивайте! — Она быстро высвободила свою руку из его руки. Но все же он почувствовал, какие у нее холодные пальцы. Когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки. Это ей очень шло. — В вашей жизни, Вацлав, вероятно, еще не было настоящих трудностей.

Ему стало немного стыдно.

Верно, не было. До февраля ты действительно не встречался с трудностями, ты, тепличный цветок, наследник родового имения. Тебе, может быть, суждено еще дожить до лучших времен, которых не надеется уже увидеть твой отец. Ты получал все, чего хотел. Все уступало тебе дорогу. В особенности после войны, когда отец понял, что слава аграриев на некоторое время померкла, и смирился, наконец, с действительностью и с тем, что сын будет не помещиком, а врачом. А после февраля? Все свое жестокое унижение, потерю власти и престижа, всю свою горечь отец как бы утопил в новой надежде, что хотя бы ты, его кровь, отомстишь когда-нибудь за страшную несправедливость, совершенную по отношению к отцу, ко всей семье!

— Вам холодно, вернемся в лагерь. Мы можем там посидеть в кабачке, — Вацлав попытался перевести разговор на другую тему.

Она посмотрела на свои посиневшие ногти.

— У меня с детства было плохое кровообращение. А месяц тому назад произошло настоящее несчастье: я забыла перчатки на бирже труда.

Вацлав начал рвать стебель на мелкие кусочки, не зная, что сказать.

Вацлав и Катка двинулись в обратный путь. В лесу уже потемнело, он засыпал, как повесивший голову уставший конь, хмуро подставив свои кроны под холодный дождик, беззвучно моросивший с низкого неба.

Они вступили в круг света, падавшего от фонаря у ворот. Мелкие капельки блестели на липе и на черных волосах над Каткиным лбом. Только теперь Вацлав понял, чем она отличается от других девушек в лагере: она не красит губ.

Вацлав облегченно вздохнул, когда они миновали ее барак и Катка не вошла в него.

Прокуренное помещение, разноязыкий говор, табачный дым, звон посуды у распивочной стойки, выкрики картежников, огромный плакат: Trink Coca-Cola eiskalt[61]. Под ним, где-то в углу, взрывы игривого девичьего смеха в тесном кругу молодых мужчин.