Если покинешь меня

«…что… он, собственно говоря, был выселен по ошибке вопреки своим антифашистским взглядам…»

А люди из лагеря собирают на улицах окурки, ходят воровать…

Во всей Германии, наверное, нельзя в настоящее время купить апельсинов. Но голландский Красный Крест (безусловно, не зная обстановки в лагере) послал два ящика для беженцев. Они попали на квартиру начальника Валки…

«…Правда — сложное понятие… Как в прошлый раз выразился папаша Кодл? Ложь, которая послужит на благо тысяч людей, бог не сочтет грехом…»

Мысли, обрывки мыслей проносились в мозгу Вацлава.

— Я рад, что ты решился, друг мой. Жалеть не будешь. Надеюсь, став врачом, ты скоро избавишь меня от ревматизма. — Папаша Кодл разливал коньяк.

Вацлаву снова бросился в глаза длинный ноготь на его мизинце. Вспомнилось злое серое лицо Зиберта, его коротко остриженная голова, голос, в котором слышится смертельная ненависть, жгучая, непримиримая жажда мщения. Но хотя человек, сидящий напротив Вацлава, сейчас выжидательно молчит, юноша слышит его слова: «В каждом из нас течет капля крови Коменского, Гуса…»

— Ну как, напишем несколько строчек? — короткие пальцы почесали в курчавой седеющей шевелюре и в напряженном ожидании затеребили блестящую серьгу в ухе.

У Вацлава на лбу выступил пот. Воротничок начал душить его, хотя вообще он был ему впору. Зиберт — и симпатии к социализму… Поставить свое имя под таким заявлением! Коменский и Гус… Почему именно этих двоих назвал папаша Кодл — этих людей, которые были готовы умереть ради правды?

— Я рад, что ты решился, друг мой. Жалеть не будешь…

Вацлав вытер лоб. Противная влага осталась у него на ладони. Он входил сюда все-таки с решением выполнить просьбу Кодла: отвратительный инцидент у Зиберта утвердил его в убеждении, что он имеет право не щадить этого человека. И все же…

— Я не могу засвидетельствовать то, что вы хотите. Это была бы вопиющая ложь, — глухой, чужой голос неожиданно проговорил это за Вацлава. Однако Вацлав не взял назад произнесенные слова.

Тишина. Только большая муха, очнувшаяся в тепле от зимней спячки, упрямо атакует окно.

Вацлав видит, как холодно блеснули маленькие мышиные глазки. Папаша Кодл встает, разводит руками, а затем прячет их за спиной.

— Ну, как знаешь, брат. Это был бы отличный шанс прежде всего для тебя. В Валке есть люди, которые думают только о себе, о своих личных интересах. Есть и десятка два других, у которых более широкий, я бы сказал, более гуманный взгляд на вещи. У них развито чувство ответственности и за остальных Думал я, что ты принадлежишь к последним. Итак, ты решил окончательно. Принимаю это к сведению.

Вацлав встал. Тяжелая свинцовая усталость овладела им.

— Я очень сожалею, что обманул ваши ожидания, но я не могу… Мать учила меня не лгать, и это как-то во мне осталось.

Он протянул влажную руку. Папаша Кодл равнодушно пожал ее.

Вацлав вышел. Так, стало быть, эту дверь он за собой захлопнул. Тем не менее он почувствовал облегчение. Твое пребывание здесь — это целая цепь разочарований, тягостных мук, которых ты ранее не мог познать: корни, черпавшие жизненные соки на родной земле, перерезаны, их уже нет, но ты их чувствуешь, как калека, у которого ноет ампутированная нога. Горькая действительность разбила многие твои иллюзии. Но две вещи, однако, ты не смеешь утратить ни при каких обстоятельствах: надежду и уважение к себе. Итак, надежда все еще есть.

Ведь заявил же ты в комитете о своем желании выехать за океан. Теперь время работает только на тебя. А уважение к себе ты сегодня упрочил.

Чувствуя себя словно вышедшим из бани, Вацлав поднялся по ступенькам в женский барак. Катка уже два раза отказывалась от встреч с ним. Один раз она будто бы плохо себя чувствовала, а другой — якобы собралась стирать. Сейчас Вацлав не даст провести себя, сегодня она ему очень нужна.

Столкнулся он с ней на лестнице, когда, убедившись, что ее нет дома, уже выходил обратно из барака.

— Третий раз вы возвращаетесь в одно и то же время! — сказал он, обрадованный. — Куда это вы, собственно…

— Допрос продолжается! — оборвала она его. — До сих пор вы не поняли, что зря тратите время!

На узком худом лице Вацлава отразилось такое разочарование, что она пожалела его.

— Видите, если молодой мужчина в Валке заговорит с девушкой, — пояснила она уже миролюбиво, — то содержание третьей или пятой фразы бывает: «Пойдем переспим». Вот почему я…

Вацлав передернул плечами и опустил глаза.

Она искоса взглянула на его покорное лицо. Нет, этот человек не похож на шпиона, он похож скорее на того, кто молча взывает о помощи.

— Хотите пройтись? — спросила она смущенно.

Они пошли в противоположном от города направлении. В опускавшихся сумерках вдалеке неясно рисовались первые домики деревни Фишбах. В стороне от дороги тихо засыпала сосновая роща, серая и убогая, какая-то неестественно кроткая, как и все леса близ больших городов. Свернули в рощу; на каждом шагу зримые черты «цивилизации»: на коре деревьев вырезанные ножом сердца, пронзенные стрелами, на траве — обрывки бумаг, ржавеющие консервные банки, множество следов пятиминутной любви.