Если покинешь меня

— Патер Флориан, — отрекомендовался священник и поставил на пол старенький чемоданчик. Потом, озадаченный, он уставился на верхние нары. Ганка, сидя в пижаме, явно забавляясь, с любопытной усмешкой рассматривала необычного пришельца. Его гладко выбритое, по-деревенски здоровое лицо слегка помрачнело. — Я не знал, что здесь общежитие. Сегодня я переночую вместе с вами, а завтра поищу что-нибудь другое…

— А разве вы не поселитесь в прихрамовом домике, ваше преп… брат, — заикаясь, возбужденно проговорила Баронесса и, улыбнувшись в зеркальце, прикрепленное к стойке нар, поправила волосы.

Священник положил поношенное, лоснящееся пальто и черную шляпу на край стола.

— Предлагали мне это, но я отказался. Там, пожалуй, было бы больше удобств, — и он растерянно обвел комнату взглядом. — Но бог учил, что все люди равны перед ним; я не хочу отличаться от других.

— Он и вправду святой, — зашептала Ганка Ирене. В наступившей тишине все услышали ее слова, а патер повел густыми черными бровями.

— Ты глупая коза, — послышался тихий ответ Ирены.

— Здесь я буду всегда под рукой, — быстро сказал патер, заминая инцидент, — если кто-нибудь из вас будет нуждаться в посреднике между своей душой и богом. — Он легкой пружинистой походкой прошел между нарами, чтобы помочь профессору снять с полки второй чемодан. Полы его сутаны разлетелись, как юбки испанской танцовщицы.

Профессор протопал к окну, за которым у него было что-то спрятано.

— Посредник? — Его скептический взгляд остановился на немного засаленном, обтрепанном воротничке патера. — А вы знаете, что говорил Толстой? Не позволяй никому быть посредником между твоей душой и богом. Никто не может быть ближе к богу, чем ты сам… Этот маргарин возьмите себе, Баронесса, а здесь еще есть и кусок сыра, — он протянул ей маленький сверток.

— Толстой кое в чем заблуждался, — в очках патера отразился свет электрической лампочки. — Бог пребывает во всех людях, но не все люди живут в боге. В этом главная причина человеческого скепсиса.

Профессор кое-как засовывал в чемодан свое грязное белье. Он заметно помрачнел и стал агрессивным.

— Звездное небо над головой, по известному изречению, должно было бы побуждать меня к вере в существование бога. Но многие явления находятся в явном противоречии с фактом его существования. Одно из них — этот лагерь.

— Magnificénce[64], — ужаснулась Баронесса. — Ну, почему же вы так беспощадно язвите? Вы как будто стараетесь, чтобы о вас осталась здесь память как о злом человеке…

Чемодан был наконец наполнен. Профессор энергично захлопнул его.

— Зло! Добро! — усмехнулся Маркус. — Самые релятивные понятия на свете. — Профессор, неуклюже пыхтя, стал одеваться. Воротник его пальто остался наполовину подвернутым. — Доброе, Баронесса, чаще всего следует вместе с человеком в могилу. А вот недоброе, сотворенное им, остается.

Маркус осмотрелся: не забыл ли чего-нибудь на постели? Рукой, украшенной большим перстнем, профессор пошарил под сенником.

Минута расставания неудержимо приближалась, и все это чувствовали. Вацлав хотел, чтобы она уже скорее миновала, — счастье этого человека действовало ему на нервы. Старый господин выпрямился, вздохнул с каким-то облегчением, лицо его прояснилось. Ведь он завершал хотя и краткую, но тяжелую главу своей жизни.

— Ну-с, может быть, хоть что-нибудь и от моей деятельности останется, — он направился к Баронессе и протянул ей руку. — Прощайте, надеюсь, что и вы скоро… — Он не знал, что говорить дальше.

— Мне будет недоставать вас, профессор, — глухо сказала она. — Мы иной раз ссорились, но… — глаза ее увлажнились.

Девушки спустились с нар и наскоро надели на себя пальтишки. Все обступили профессора. Гнетущее напряжение воцарилось в комнате.

— А знаете, — Капитан переступил с ноги на, ногу и заморгал глазами, — как сидели у стола белый и негр? «Милостивый государь, вы же негр!» — говорит вдруг белый. «Да, но как вы это узнали?» «А по вашему произношению».

У профессора задергались уголки губ, глаза вдруг заволокло слезами. Внезапно, как из окружения, ринулся он из группы обступивших его людей, неуклюжей походкой прошел в польский угол, подал руку Штефанским, прикоснулся к вихрам Бронека, торчавшим из-под одеяла, но мальчик спал, на его лице остались еще полоски от недавних слез.

— Поторопитесь с ним к врачу, эти боли в животе вызывают у меня подозрение. А тебе желаю быстрее поправиться и стать здоровенькой. — Маркус ласково потрепал Марию по бледной щеке.

Подойдя к девушкам, он сказал:

— Вы от меня ничего не хотели, не могу ли я что-нибудь и для вас…

Девушки переглянулись.

— Если вы где-нибудь узнаете о лучшем пристанище… — сказала Ирена и как-то неопределенно усмехнулась.

А Ганка, возясь с угрем на щеке, закончила за подружку:

— Напишите нам, но чтобы там был гарнизон…

— Итак, друзья, прощайте, good luck[65].

Маркус кое-как заправил кашне под воротник пальто, натянул на голову шляпу и затопал к дверям, держа в каждой руке по чемодану. Ручку двери он нажал локтем.

В этот момент подбежала Баронесса, приподнялась на цыпочки и расправила подвернувшийся воротник.