Если суждено погибнуть

Когда полковник Вырыпаев с небольшим отрядом разведчиков появился на заснеженной маленькой станции, на путях под парами стоял чехословацкий эшелон. Станция, как и крохотный разъезд, подле которого бронепоезда стали крушить почем зря тайгу, состояла, кажется, из одной лишь трубы, всаженной в гигантский сугроб, и трех чугунных путевых веток. Труба на станции отчаянно дымила, пускала в небо красный светящийся сор, и непонятно было, где находится печка и кто кидает в нее дровишки, но служивый люд на станции имелся.

Вырыпаев с разведчиками появился у самых вагонов, некоторое время напряженно вглядывался в лица людей, высунувшихся из проемов теплушек.

Посреди эшелона находились, прочно сцепленные друг с другом, два пассажирских вагона. Увидев Вырыпаева, с подножки одного из вагонов спрыгнул офицер в бекеше с барашковым воротником и, призывно помахивая рукой, побежал к Вырыпаеву.

– Господин полковник, мы с вами встречались в Казани, – проговорил он на хорошем русском языке. – Я помню вас. А вы?

Вырыпаев этого человека не помнил, но тем не менее наклонил голову в вежливом кивке:

– Я тоже вас помню.

– Как вы здесь оказались? – спросил чехословацкий офицер.

– Случайно. – Вырыпаев не выдержал, усмехнулся, на лопнувшей нижней губе у него показалась кровь. – Нам нужны лекарства… Помогите, если это возможно. Генерал Каппель тяжело болен, находится в критическом состоянии…

– О-о-о, генерал Каппель! – не удержался от громкого возгласа офицер. – Я им всегда восхищался. – Вид у офицера сделался озабоченным. – Что с ним?

Помедлив – не хотелось говорить об этом, – Вырыпаев промокнул платком кровь, выступившую на губе, и сказал:

– Обморожение. Ампутированы пальцы на обеих ногах и пятки.

Чехасловак охнул, прижал к щекам ладони:

– Бедный генерал!

– Нам надо его спасти!

– Господин полковник, я – начальник этого эшелона, – чехословак показал рукой на пассажирские вагоны, хорошо выбритое лицо его было искажено состраданием, – я предлагаю вам, генералу Каппелю и еще двум-трем людям из сопровождения переселиться к нам. Гарантирую безопасность, тепло, еду и медицинское обслуживание… – Чехословак с симпатией посмотрел на Вырылаева.

Лицо у Вырыпаева дрогнуло, в уголках глаз появились мелкие, обозначившиеся двумя блестками слезы, в следующее мгновение блестки замерзли.

– Спасибо, – сказал он, – но этот вопрос должен решить сам генерал…

Каппель от любезного приглашения чехословацкого офицера отказался.

– Если мне суждено умереть, то я умру среди своих солдат. Ведь умер же генерал Имшенецкий среди своих солдат? Умер. Умирают от ран и тифа среди своих сотни других бойцов… Так хочу и я. Я тоже хочу умереть среди своих солдат – своих, а не чужих.

Глаза у него погасли – замерцало в них что-то далекое, тоскливое и в следующую минуту расплылось, исчезло – Каппель вновь потерял сознание.

Утром двадцать второго января 1920 года Каппель пригласил к себе Войцеховского. Тот явился незамедлительно – отощавший, нескладный, сделавшийся от голода выше ростом.

– Сергей Николаевич, я, видимо, до Иркутска не дотяну, – сказал Каппель.

Войцеховский вскинулся:

– Даже думать об этом не думайте. И не могите, Владимир Оскарович!

Но Каппель не слушал его.

– Сейчас, пока я нахожусь в сознании… – Каппель закашлялся, затрясся всем телом от удушья, подступившего к нему изнутри, притиснул к губам ладонь. Когда откашлялся, сложил ладонь ковшиком и посмотрел в него. Сморщился. – Пока я нахожусь в сознании, я должен подписать приказ о назначении вас главнокомандующим.

Войцеховский на это ничего не сказал, лишь потряс отрицательно головой.

– Владимир Оскарович… – пробормотал он через полминуты смято и опять умолк.

– У меня к вам просьба, – попросил Каппель, – сделайте все, чтобы выручить Александра Васильевича Колчака.

– Знать бы, где он!

– Подойдете к Иркутску – узнаете.

Каппель произнес эти слова так, таким тоном, будто его уже не было в живых.

У Войцеховского нехорошо сжало сердце, он отвел глаза в сторону, пробормотал что-то невнятное, лишенное словесной оболочки, – он не мог говорить, потом сделал несколько суетливых непонятных движений и угрюмо опустил голову.

– Дай вам Бог здоровья, – сказал ему Каппель. – А теперь идите.

Войцеховский ушел, Каппель остался один. Устало – даже короткий разговор лишал его сил – закрыл глаза, закашлялся. Кашель этот, тихий, худой, гнилостный, пробивал все тело, перехватывал дыхание, из глаз во все стороны летели черные брызги, губы у Каппеля были влажными. Едва он закрыл глаза, как вновь увидел знакомый зимний сад и ладную женскую фигуру, устремившуюся к нему по глубокому снегу.

– Оля-я! – закричал Каппель отчаянно, изо всех сил, протягивая руки к жене, и, как всегда, не услышал своего голоса.

Но Ольга Сергеевна на этот раз услышала его – протянула руки ответно, лицо ее озарилось радостью.

В горле у Каппеля забулькали слезы; в следующее мгновение они превратились в кашель, в груди что-то рвануло – и кости и мышцы сдавило болью, – он понял, почему Ольга зовет его, протягивает в немой мольбе руки… Ее нет в живых.

Нет в живых…