Если свекровь — ведьма

Я вспомнила, что на тумбочке стоит ночник, нащупала выключатель и зажгла свет. Плоские электронные часы показывали без десяти семь. Мы спали пять часов.

– Орхидея! – позвала я. Ну и дрыхнет же она! Ничего не слышит!

Потом я вгляделась в полутьму угла, где стояла ее кровать. Кровать была пустой. И где она бродит?

Можно было бы догадаться, где. Когда я оделась и вышла из комнаты, из соседней спальни выскользнула Орхидея в ночном халате, чмокнула кого-то, сказала в ответ на неразборчивое басовитое бормотание:

– И я тебя.

Пробежала мимо меня и юркнула в нашу комнату, бросив мне:

– Доброе утро.

Шустрая тетечка у Миши. А еще говорила, что с мужчинами робеет.

Так. А мне же надо еще рюкзак забрать из кабинета. Но когда я вышла в гостиную, увидела, что рюкзак лежит на диване. Рядом с рюкзаком сидел Бондин в своих гламурных очках и при свете абажура читал газету. Не на русском даже! Хотя в очках же все на русском! У ног его стоял саквояж.

За окнами был утренний полумрак. Солнце еще не вставало, но чувствовалось, что скоро рассвет. Откуда-то тянуло прохладной свежестью.

Бондин кивнул на рюкзак и сказал:

– Я так понял, это ты с собой возьмешь?

– Угу, – сказала я.

– Милые надписи.

– Сама сотворила, – горделиво сказала я.

– Я сразу это понял. В твоем колдовстве присутствует индивидуальный почерк.

– Спасибо, – небрежно сказала я. – А где Ганс посадит самолет?

– На Ла Гомера тоже есть небольшой аэродромчик. В две полосы. Для местных авиалиний.

– Далеко отсюда?

– Километрах в пяти. Я уже вызвал такси. Шестиместное. Но – обычное. С обычным шофером. Так что вам всем придется не пользоваться колдовством.

– Да я всю жизнь без колдовства обходилась, – сказала я.

– Но к нему быстро привыкаешь, правда?

– Это да, – улыбнулась я.

– Но! – сказал он. – Ты им еще не владеешь как надо. Иногда оно у тебя против твоей воли вырывается. Или получается не то, что ты задумывала, – он кивнул на рюкзак.

– Я именно это и задумывала.

– М-м, ясно, – покивал он серьезно. – А я-то думал, что это вторая попытка.

Что?

– Я полез за одеялом в шкаф, и оттуда выпал рюкзачок, похожий на этот.

– И что? Ты шарился в чужом рюкзаке? – Только бы он его не открывал! – Или скажешь, тоже искал там одеяло?

– За кого ты меня принимаешь? К тому же на вид он был абсолютно пустой, – криво улыбнулся он. – А на собачке молнии я заметил свое имя.

Че-ерт. А я-то его не заметила. Вот глазастый. Инспектор, одно слово.

– Ну и что, – сказала я. – Это название фирмы замков, наверное.

– Возможно. – Он поправил очки и снова уткнулся в газету.

Не открыл, значит. Хорошо, что он все же порядочный.

– А где остальные? – спросила я.

– Николая я разбудил перед тем, как будить вас, – сказал Бондин. – Миша вышел подышать воздухом во дворик. А Мелисса в ванной, наводит утренний марафет, как я понял.

– Ясно, – кивнула я. – А когда приедет такси?

Бондин поглядел на наручные часы:

– Обещали через полчаса. Прошло уже двадцать минут.

– Ясно. – Я зевнула, взяла рюкзак с дивана, чтобы не забыть его, и села на кресло. Как же хочется спать. Я прикрыла глаза. Вот сейчас бы кофе не помешал. Я вспомнила, как Ганс настаивал на том, чтобы мы его пили, и пожалела, что в доме нет ни Ганса, ни пиратки-стюардессы.

А вставать и идти на кухню, искать кофе, кипятить воду – а вдруг у них, как у богатых, растворимого кофе нет, так вообще варить придется… Нет, на все это просто нет сил. Ох, я, видимо, не проснулась окончательно! Я же ведьма! Ща-ас…

Я вообразила, что на столике рядом со мной стоит чашка с ароматным, горячим, с нежной сливочной пенкой каппу… Классно. Только, кажется, мне хотелось кофе слишком сильно. Чашка получилась размером с ведро. Или даже больше.

Бондин отодвинул газету, потянул носом и спросил:

– Не поделишься? Тоже засыпаю.

Поделюсь, конечно. Только надо теперь вообразить что? Правильно. Две пустых маленьких чашечки и какой-нибудь черпак.

О. Какая красота. В моей правой руке оказалась аккуратненькая серебряная поварешка.

И чашечки получились что надо: тонкие, белые, фарфоровые – и даже вместе с блюдцами и маленькими ложечками. И эти чайные пары, будто лебеди, плавали по кофе, взрыхляя сливочную пенку.

– Красиво, – сказал подошедший Бондин.

Я подняла одну чашку с блюдца. Оно продолжило медленно нарезать круги по кофе. Подняла вторую. Поставила их на стол и налила в них кофе черпаком.

– Супер, – сказал Бондин, принимая чашку.

В это время в гостиную зашли Орхидея с Николаем, потом Миша – с улицы.

– Это для всех? – спросил Миша, протирая глаза и кивая на кофе.

– Да, – сказала я.

А Орхидея сотворила из воздуха еще три чайных пары. В отличие от моих, они появились на столе.

– А чего там тарелки плавают? – спросил Миша, подходя к фарфоровому ведру ближе.

– Для красоты, – буркнула я.

Орхидея улыбнулась, махнула пальцем, блюдца поднялись с поверхности, покружились в воздухе и, поднявшись к потолку, исчезли.

– Вот за что, – сказал Бондин, снова усаживаясь на диван и раскрывая газету, – я люблю магию. За ее поэтичность.

Хм. Любит он. Запрещать он ее любит.

– Да, – покивал Николай, смакуя кофе, – я тоже.