Если верить Хэрриоту…

Попасть на завод можно было двумя путями — либо пройти почти километр вдоль дороги, спустившись мимо прудика на площадь, и по тенистой аллее, больше похожей на тропу в девственной чаще, дойти до ворот. Там открывалось сразу несколько дорог — к амбару с зерном, к левадам, где гуляли матки с жеребятами, к маточникам, конюшне отъемышей и случному пункту. А можно было не трудить ног, по прямой пересечь поле и пролезть через дырку в заборе. Здесь сразу попадаешь к старой дойной — раньше и тут имелась кумысная ферма, за ней открывался запущенный яблоневый сад, от которого до маточников рукой подать. Конечно, мы пользовались второй дорогой, а первой ходили лишь иногда — если хотели зайти в магазинчик или столовую.

Конюшни были старые. Кирпичные здания помнили, наверное, еще дореволюционные времена. Центральная, в недрах которой скрылась Лена, имела три отделения по тридцать — сорок денников в каждом и располагалась буквой «Т». Вверх возносился купол старого манежа. Когда-то давно именно там производились случки и осматривали купленных лошадей. Около входа в манеж росло высоченное раскидистое дерево, подле которого стояла коновязь.

Каждая конюшня имела просторную леваду.

Я ненадолго задержалась у входа в стоявшую в стороне конюшню на тридцать денников. Работа началась в восемь, и дежурный конюх повел меня за собой.

Я не без внутреннего трепета вступила в полумрак конюшни. Здесь все было не так, как во ВНИИКе, — скорее напоминало павильон коневодства на ВВЦ. Такие же высокие потолки, бетон и деревянные перекрытия денников. Через решетки тут и там высовывались лошадиные морды и слышалось тонкое требовательное ржание: кобылы чуяли людей и требовали завтрака.

— Ты хоть раз на конюшне работала? — спросил у меня конюх, мужчина, судя по внешнему виду, хоть и пьющий, но вообще-то положительный и довольно молодой, лет сорока от силы.

— Нет, — честно ответила я.

Он поморщился — мол, что с вас взять, с городских-то студентов! — и снисходительно стал объяснять:

— Сейчас даем отруби. Потом чистим денники и выводим кобыл на пробу к жеребцу. Перед обедом опять даем сено, и все. Еще вечером даем… Пошли пока. До десяти все надо успеть.

В целом все это мало отличалось от того, что я видела на заводе ВНИИКа. Но если раньше я познакомилась с работой теоретически, то теперь пришла пора практики.

Зерно хранилось в подсобке в мешках — уже перемешанное и перемеленное. Каждой кобыле полагалось полведра утром и столько же вечером. Развязав мешок, мы насыпали ведра и отправились кормить лошадей. По негласному договору мне досталась левая половина конюшни, а моему напарнику — правая.

Подходя к первому деннику, откуда на меня глядела кобыла, возле которой вертелся рыжий жеребеночек, я почувствовала, что не могу заставить себя сделать последний шаг. Нужно было лишь откинуть задвижку, сильным движением рвануть на себя дверь конюшни. Она приоткроется ровно на столько, чтобы протиснуться, потом подойти к яслям в углу, высыпать половину ведра, отпихнуть кобылу, требующую, чтобы и все остальное тоже досталось ей, и выйти. Проще простого, но ведь надо войти в денник, где есть ЖЕРЕБЕНОК! А пустит ли мать? А примет ли она чужого человека? А что, если…

Но, подойдя ближе, я заметила, что около яслей в решетке имеется щель, достаточная, чтобы высыпать порцию зерна в каменную кормушку. Кобыла уже стояла рядом и, как только струйка зерна хлынула в ясли, спокойно принялась за еду, пофыркивая. Жеребенок с любопытством тыкался носом в край кормушки, но он был еще слишком мал и глуп.

Привалившись к стене, я во все глаза смотрела, как ест лошадь. Наверное, я бы проторчала там половину рабочего дня, но конюх окликнул меня:

— Заснула, что ли?.. Давай работай!

Не слишком-то приятный окрик! Но ведь у нас было еще много дел. И я направилась к соседнему деннику. Там меня встретила вторая кобыла — тоже напряженно ждущая своей доли.

До десяти, оказывается, нужно было не только дать лошадям утреннюю порцию зерна, но и вычистить денники. Пока я докармливала свою половину конюшни, конюх запряг невысокого кряжистого тяжеловозика в телегу и въехал в проход.

Вот тут-то и пришлось войти в денник. Вооружившись метлой и лопатой — о боги, как же я открою двери, у меня ведь обе руки заняты! — я кое-как справилась с тугой задвижкой, приоткрыла дверь — и кобыла тут же сунула нос в образовавшуюся щель. Чего она хотела — гулять или воспрепятствовать мне проникнуть внутрь, я тогда не поняла, но твердо помнила одно: лошади добрые. Сами первыми не обидят.

— Уйди, — попросила я, приотворяя дверь пошире, чтобы можно было протиснуться хотя бы боком. Кобыла тут же сунула нос дальше. Ситуацию усугубил жеребенок, который полез вслед за матерью.

Бить лошадей я всегда считала последним делом — не только потому, что это особенные животные, каких больше нет в мире. Самое главное — я считала себя воспитанной и не хотелось ронять своего достоинства перед опытными конюхами. Поэтому я ограничилась тем, что попыталась уговорить кобылу пропустить меня.