Если верить Хэрриоту…

Тут заволновалась и кобыла. Пока вокруг была знакомая обстановка, она вела себя образцово, но, очутившись в проходе наедине с незнакомым человеком, да еще с таким, который, бросив ее, гоняется за ее жеребенком, она заржала и устремилась на подмогу своему детенышу.

— Эй, ты чего? — услышала я окрик конюха. — Держи кобылу!

На мое счастье, повод недоуздка оказался достаточно длинен, и я не удержалась от искушения наступить на волочащуюся змею ногой. Кобыла приостановилась, и я успела поймать ее. Но этой краткой заминки хватило, чтобы напуганный криком жеребенок вылетел наружу.

До сей поры он ни разу не оказывался на улице. И вдруг — яркий свет, простор, какие-то люди и лошади!.. Испуганно, тоненько заржав, малыш заметался по двору, зовя мать.

Та не замедлила явиться ему на помощь. Ах, ее только что поймала я?.. Тем хуже! Кобыла выволокла меня на улицу и потащила за собой, особо не замечая повисшего у нее на морде человека. Я же отчаянно упиралась ногами в землю, лихорадочно повторяя про себя: «Спокойно! Только бы не упасть!» В памяти необычно ярко вставали картины из вестернов — человек упал, и лошадь на полном скаку тащит его за собой по прерии. А здесь асфальт…

Как во сне я услышала крики людей и ржание других лошадей. Привязанный к коновязи жеребец-пробник заметил мечущуюся кобылу и громко звал ее к себе. Две другие кобылы — одна из нашей конюшни — приветствовали подругу, как мне теперь кажется, подбадривая ее и призывая поскорее воссоединиться со своим жеребенком. А наперерез мне бежали другие конюхи. Издалека доносился крик бригадирши.

Навстречу кобыле бросился человек, растопыривая руки. Лошадь затормозила, осаживая на задние ноги. Подбежали другие, окружили ее… Из моих рук кто-то вынул повод — насильно, потому что я хоть и удержалась на ногах, но руки мои словно одеревенели. Я была в каком-то шоке и совершенно не слышала того, что выговаривала мне примчавшаяся позже всех тучная бригадирша. Одно я поняла позже с неотвратимостью рока: мой первый день работы на конюшне, по сути дела, стал последним. Как коневод я себя потеряла.

Кобылу кое-как загнали. Жеребенка заперли в деннике, хотя гулять ему явно понравилось, и мой напарник-конюх сам сводил его мать на пробу. Мне же не дали и получаса, чтобы прийти в себя, и тут же велели вести другую кобылу.

Впрочем, это было самое правильное в тот час. Если бы меня оставили наедине со своей первой неудачей, я бы полдня переживала ее и, будучи порой чересчур впечатлительна, до конца смены несла бы в душе чувство вины. На следующий день я бы мучительно ждала, как бы не повторить ошибки, и начала бы делать одну за другой. А тогда я хоть и стиснула зубы от страха, но все-таки вошла в денник к новой кобыле. Жеребенок той был слишком мал для самостоятельных прогулок. Он сразу же забился в угол и позволил мне вывести его мать из денника. Зато когда я заводила ее обратно, бросился навстречу с таким пылом, что чуть не вылетел в коридор.

В целом ритуал проверки кобыл на предмет охоты оказался прост до невозможности. Выводишь кобылу из денника, подводишь к коновязи под деревом, привязываешь там и отходишь в сторону. Тем временем двое конюхов, держа за вожжи с двух сторон, подводят к ней жеребца-пробника и дают ему обнюхать кобылу. Если она брыкается и вообще ведет себя агрессивно, жеребца уводят. Коновод отвязывает кобылу, возвращает ее на место и отправляется за следующей. Проверка затягивается, когда у лошади начинается охота. Она не спешит брыкнуть жеребца, пока тот, дрожа от любви и возбуждения, обнюхивает ее, и даже может приподнять хвост и повернуться к нему задом, словно предлагая немедленно предаться любовным утехам. Обычно уже просто благосклонное отношение к попытке знакомства пробником воспринимается с невероятным восторгом, и тогда конюхам приходится потрудиться, уволакивая несостоявшегося любовника. Кобыла же тоже, будучи разочарованной таким поворотом дела, начинает упираться, и здесь может возникнуть заминка.

Мне опять не слишком везло. Большинство кобыл моего отделения либо ожеребились совсем недавно и срок охоты для них пока не наступил, либо их покрыли несколько дней назад. Из пятнадцати две вообще еще не ожеребились и одна была холостая. Так что, не считая тех, у кого жеребята были совсем маленькими, мне приходилось водить всего десять кобыл.

Из них лишь четверо остались в моей памяти яркими личностями. Вспоминая их, можно легко представить себе, какими были лошади на всем конезаводе — эта четверка оказалась достойной представлять весь маточный состав.

«Первыми между равными» следует назвать двух кобыл, Талку и ее дочь Талочку.

Знакомясь с кобылами, я внимательно читала надписи на табличках над их денниками и сразу заметила, что в двух соседних находятся не просто лошади практически одинаковой масти, но и родственницы. Если судить по возрасту, у высоконогой, статной Талочки жеребенок был всего вторым, а у ее матери, более приземистой и далеко не такой стройной и красивой, как минимум десятым.