Если верить Хэрриоту…

Те, кто строил конный завод, меньше всего думали о его границах — лошадь любит простор, стены и заборы только мешают. Поэтому забор как таковой был лишь с одной стороны — у дороги и рядом с жилыми домами (там мы лазили через дырку на работу). На противоположной стороне естественной границей завода служили овраги.

Начинались они внезапно. За бетонным ограждением последней левады пышно разрастались кусты и молодняк кленов и вязов. Он стоял густой стеной, в которой мелькали стебли крапивы. Казалось бы, обычные посадки, которые еще не скоро станут лесом, но это впечатление было обманчиво.

Стоило пролезть через ограждение и сделать шаг в зеленый густой полумрак, где прохладно и тихо в любую жару, как под ногами разверзалась пропасть. Почти отвесный склон начинался внезапно, сразу за плетнем, и надо быть очень и очень сноровистым, чтобы не споткнуться и не полететь вниз, ломая попадающийся на пути сушняк и руки-ноги.

Цепляясь за стволики чахлого молодняка кленов, мы с Альбиной спускались на дно оврага. Оно все густо заросло деревьями — то, что казалось кустами, на поверку оказывалось вполне обычными деревьями, просто росли они так глубоко, что вершины их крон оказывались на одном уровне с настоящими кустами. Дно между стволами было устлано толстым слоем опавших листьев, мелкими веточками и мусором. Последнего вообще-то было мало — тащиться через весь конезавод только для того, чтобы выкинуть старую велосипедную камеру, тряпки или ржавые железки, мало кому хотелось. Единственное, чего там было много, это газетной бумаги и бутылок, большей частью битых — вечерами здесь отдыхала на природе местная молодежь. Попадающиеся кое-где кострища тоже были делом их рук.

Овраги эти мы открыли еще в первые дни своего пребывания в Прилепах и тоже частенько сидели там, уютно пристроившись на стволах полулежащих на склонах деревьев, и пекли на костре картошку, а то и просто курили и болтали. По сути дела, курила одна Лена — Альбине не позволяло здоровье, а мне — страх, что, попробовав, не смогу отвыкнуть.

Овраги эти тянулись на целые километры, извиваясь и пересекаясь между собой как лабиринты. Они надежно отрезали конезавод от лугов и пастбищ. Всего в трех-четырех местах оставались ровные участки, и как раз здесь-то и выводили табуны на летний выпас. Кто захочет гнать кобыл по склонам, рискуя обломать им ноги? Лучше водить поодиночке.

В первый день мы нашли табун почти сразу, как выбрались из оврага. Одни кобылы неспешно бродили на лугу, пощипывая траву, другие спокойно стояли или ждали, пока их малыш насосется молока или проснется. Жеребята крутились поблизости. Почти никто из них не умел есть твердую пищу, и они проводили время в играх.

Лена лежала в траве, пожевывая травинку и лениво наблюдая за табуном. Рядом с нею паслась высоконогая светло-рыжая оседланная лошадь. Второго пастуха нигде не было видно. Заметив нас, Лена поднялась.

— Привет! — сказала она.

— Привет, — откликнулись мы. — Мы в гости!

— А я думала — купаться.

Совсем рядом — стоило пройти чуть-чуть вдоль стены надовражных зарослей — был высокий крутой берег речки Безымянки с хорошим пляжиком. Местная ребятня сутками не вылезала из прозрачной воды, благо дно там было отличное — ровное, песчаное. Лена как-то упомянула, что в жару, когда табун сгоняют к навесам, куда в полдень привозят комбикорм, она уже начала ходить на пляж.

— Нет, мы к пони, — объяснила Альбина. — Там за рекой конюшни пони. Я провожаю Галю.

Увидеть как можно больше было моим всегдашним желанием. Узнав, что в Прилепах есть и пони и что Альбина успела уже познакомиться с ухаживающим за ними конюхом, я загорелась идеей увидеть их своими глазами и, выбрав погожий день, подговорила Альбину на поход.

— А… — Лена, казалось, была немного разочарована. — Ну идите.

Мы, впрочем, не торопились. В лошадях была какая-то магия. Хотелось смотреть и смотреть на них, не отводя глаз. Вот жеребенок осторожно чешется — расставил пошире ноги и тянется задним копытом к лопоухой голове. Тянется осторожно, словно боится упасть. А дотянувшись, делает несколько резких взмахов и, чуть качнувшись, скоренько встает на все четыре ноги. Встряхивает головой, будто поправляет что-то, и как ни в чем не бывало бредет к матери, чтобы пристроиться у нее под брюхом, спасаясь от жары. Вот другая мать застыла как изваяние над спящим малышом, а тот растянулся на траве, разбросав ноги и короткий, похожий на мочалку, хвостик. Неожиданно он встряхивает головой и резко садится, как собака.

Оседланная кобыла неспешно ходила вокруг плавными широкими шагами. В ее облике мне почудилось что-то знакомое, словно я когда-то уже видела ее.

— Твоя? — спросила я Лену.

— Да, — ответила она.

— Верховая или… — Я не знала, какие тут есть породы кроме русских рысаков и тяжеловозов.

— Ее зовут Мальва. Она помесь чистокровной верховой и арабской породы, — задумчиво, словно вспоминая что-то очень важное, ответила Лена.

— Тут есть арабский жеребец, — добавила Альбина. — Это его дочь. Он иногда гуляет в леваде за конюшнями… Только он уже старый.