Если забуду тебя, Тель-Авив

А потом я спускаюсь к воде и вижу, как ночь стирается, будто копоть со стекла, с каждой минутой воздух светлеет, темнота распадается на серый и розовый, а потом сменяется голубым. И в пять утра в камнях удивительно много людей, которые плещутся в прибое, смеются, орут и вообще не беспокоятся. Разве что грустен арабский юноша, склеивший русскую блондинку за сорок, а она оказалась слишком пьяной – глядел на неё, как голодный на подтухшую котлету, можно ли где отъесть, чтобы не стошнило?

И я думаю, что, наверное, смогу, если буду смотреть поверх голов, поверх стен, покрытых граффити, поверх голосов – туда, где небо меняет цвет, где нет ничего постоянного и плотного, где всё временно, а значит, навсегда.

Прогулка с ограничениями

1

Внутри у меня глубокая грусть, вот что.

Лежит себе на дне души лёгким серым комом, по весу и не почувствуешь, но она там есть. И я ужасно не хочу в неё заглядывать, засыпаю сверху белым пухом и блёстками – работой и мелкой радостью. Потому что тревога отлично конвертируется в энергию, вот уже и книжку про любовь дописала, и колонок две штуки, и ещё одну свою рукопись в порядок привела. Ну, а радости неизбежны, когда много работаешь.

Но едва остановишься, едва позволишь ветру сдуть всё это сияющее и невесомое, и вот вам, лежит.

И только посмотри мельком, зацепишься и глаз не оторвёшь, а потом и вовсе утонешь. Оглянуться не успеешь, а уже на дне.

Почему-то не хватает воздуха оттого, что небо закрыто, хотя, казалось бы, куда мне лететь. Почему-то тесно, раз нельзя спуститься к морю, хотя после переезда и с километровым радиусом мне доступен весь центр Тель-Авива.

И почему-то чувство неудачи, хотя две книжки издатели взяли, третья дописана, а четвёртая мерещится.

И почему-то грусть – такая, что только закрыть лицо руками и покачиваться, несильно, а как большая бессмысленная неваляшка с приклеенной улыбкой и колокольчиком.

2

На соседней улице проходит демонстрация, судя по звукам, от Ротшильд по Герцель. Бьют в барабаны и поют в мегафон «Белла чао», чего хотят, не знаю. Но нравится мне всё это страшно – молодость, протест, социальное неравнодушие, – зайки мои, ревульцанеры мамкины, лишь бы кушали хорошо.

Половину лета ждала, когда уйдут медузы, другую половину – когда кончится адищная жара. И вот уже часов в пять вечера можно спуститься к морю, лечь в полосу прибоя и болтаться в ней, как пластиковый пакет или бананья шкурка. Притом из Китая пришли тоненькие масочки-платочки, которые надёжно защищают от штрафа в полторы сотни евро и не мешают дышать. И браслет-шагомер, любезно сообщающий, что я прошла сегодня больше, чем 56 % пользователей, и сожгла немыслимые 18 граммов жира.

Только я изготовилась к физической активности, ежедневным купаниям, долгим прогулкам, к спортивному телу, звенящим мышцам и красивым потным мужикам, как – сюрприиииз – не далее пятисот метров от дома.

Ладно, чё, впереди почти четыре дня, есть шанс сжечь 72 грамма жира и обставить ещё сколько-нибудь лохов. А там буду ходить на Ротшильд и рисовать домики. Ну честно, я столько времени провела впустую, что уже нестрашно.

3

Прелесть что творится в израильском правительстве. Спорят уже пять часов:

В семь утра у нас заканчивается карантин, но премьер-министр позарез хочет его продлить дня на три. Повод какой-то совершенно иллюзорный, типа за это время привьётся чуть больше народу.

Причина же, говорят, в том, что в начале недели назначены судебные слушания по делам этого премьер-министра. И пока действует герметичный локдаун, суды обязаны переносить заседания по случаю «тяжёлой эпидемической ситуации».

Это версия оппозиции, но Нетаньяху в самом деле не смог обосновать, почему завтрашнее снятие хотя бы километрового ограничения всех убьёт.

И значит, оппозиция против, а по закону решение принимается, только если обе партии, из которых сформировано правительство, пришли к соглашению. Но Нетаньяху проводит решение простым голосованием – у правящей партии голосов больше, поэтому оно проходит.

Но тут вздымается юридический советник с удивительной фамилией Мандельблит и отменяет это решение как незаконное.

Ложусь спать вся в любопытстве: в какой город я завтра проснусь, вдруг нас откроют, и тогда прямо с утра я смогу спуститься к морю.

P.S. Фигвам, до воскресенья оставили закрытыми.

4

У нас беспросветная жара, я скучаю по Москве и теряю надежду. Израильтян не выпускают в Россию и ещё долго не выпустят. Папе в конце августа восемьдесят, я боюсь, что это его последний юбилей, но шансы прилететь стремятся к нулю. Тутошний премьер вчера сказал «не заказывайте билеты за границу, скоро весь мир станет „красным“», особо опасным в смысле.

Весь мир уже красный, дядь, ну ты чего. Это не повод не пускать меня к дождю, высокой траве и к папе.

Из интересу почитала про штамм омикрон: все уже поняли про 32 мутации, которые больше прежних десяти, а чем это грозит – неизвестно. Счёт больных пока идёт на единицы, но Израиль на всяких случай схлопнул границы для иностранцев на ближайшие две недели.