Эспеджо

Было видно, что говорить ему всё труднее, он делал всё большие паузы между словами, загорелая кожа побледнела до синевы, а из уголка рта потекла чёрная кровь. Неожиданно он резко тряхнул головой, вложив в это движение остатки сил, и кожаный шнурок, стягивавший его волосы, упал на землю. А закреплённый на его конце незаметный маленький серебряный колокольчик издал грустный, но удивительно чистый звон, прозвучавший в тишине подобно грому. Я, застыв, смотрел на сверкающий в пыли колокольчик и понимал, что он точно такой же, как те два, что спрятаны у меня в сумке.

— Нет!! — взревел Матвей, кидаясь к Алану, который еле держался на ногах, но смотрел на него со спокойным торжеством победителя. — Нет!!!

Но он не успел: возле Ловчего возникла тень совершенно неуместной посреди деревни карусели. Из взявшегося словно ниоткуда тумана выплыла поцарапанная деревянная лошадка, а за ней уже знакомый мне слон с сломанным бивнем. На спине нелепой фигурки сидела она — Смерть — которой сейчас было угодно принять вид красивой зрелой женщины в сверкающей короне. Она протянула руку Алану, и тот решительно шагнул ей навстречу.

— Я помню своё обещание, Ловчий, — её невозможный изменчивый голос был полон вымораживающей нежности и обещал покой, избавление от боли и страданий, — дай мне руку…

Алан сделал шаг, другой, и вдруг легко, словно его тело не было изувечено побоями и ранами, вскочил на карусель.

— Это была моя добыча! — в бессильной ярости рыкнул Матвей, и существо, в очередной раз сменившее облик, стремительно повернулось к нему. В голову почему-то пришло сравнение с ядовитой змеёй, свернувшейся в кольца и готовой к единственному броску.

— Ты смеешь спорить со мной? — прошипел обладатель шляпы с колокольчиками, ставший внезапно рыцарем в полном доспехе, только без шлема. — Не много ли ты на себя берёшь, Открывший? Я не трону тебя сегодня, но помни: если ты посмеешь коснуться ещё хоть одного Ловчего и причинить ему зло, нарушив тем самым тысячелетнее Равновесие, я приду за тобой, и никакие заклятья и никакие покровители тебе не помогут, ибо нет силы, способной противостоять мне. Все, даже боги и демоны, рано или поздно становятся моими. А пока ты станешь пленником этого места, как и жители деревни, не пожелавшие остановить зло, так как этот мир не заслужил господства подобных тебе. А ключ…

Тут существо приняло вид кудрявой девчушки лет десяти, и это выглядело настолько жутко, что проняло, кажется, даже Матвея. Смерть же весело хихикнула, и от этого смеха захотелось не то что спрятаться, а закопаться в землю подобно кроту: побыстрее и поглубже.

— Ключ будет там, куда спрятал его Ловчий, и достанется тому, кого выберет сам. И это наверняка будешь не ты, Открывший. А теперь мы уходим, а ты… ты остаёшься…

И туман медленно растаял, унося с собой жуткую карусель с двумя всадниками…

Матвей издал какой-то совершенно нечеловеческий вопль, и вдруг его силуэт пошёл рябью, затем словно распался на тысячи кусочков, чтобы через пару мгновений собраться в крепко стоящее на четырёх лапах чудовище, похожее одновременно на волка и на кабана. Свалявшаяся тёмно-серая шерсть со светлыми пятнами, мощные лапы и жуткая пасть с впечатляющим набором острых клыков. Даже круглый пятачок на вытянутом носу не делали его ни дружелюбнее, ни забавнее. Передо мной стоял страшный матёрый хищник, тяжело дышащий от бешенства. Честно говоря, я порадовался, что никто меня не видит, так как оказаться поблизости от взбешённого зверя весом не меньше трёхсот килограммов — то ещё удовольствие!

Видимо, жители Стылой Топи рассуждали примерно так же, так как оперативно потянулись от центра в сторону домов, стараясь не делать резких движений. Но помогло это мало: издав низкий утробный рёв, оборотень ринулся на ближайших к нему людей, и воздух наполнился жуткой смесью рычания, ударов, полных ужаса криков, стонов и проклятий.

Я смотрел на мечущегося по деревне зверя, на его окровавленные клыки и пасть, на сверкающие неконтролируемым бешенством глаза, на лужи крови и валяющиеся сломанными куклами тела. Было ли мне жаль этих людей? Да, наверное, как и любое убитое живое существо, но я вспоминал их равнодушные и даже порой предвкушающие жестокую расправу с раненым лица — и сочувствие отступало.

Вернувшись на крыльцо, я снова опустился на тёплые доски и прислонился спиной к деревянной стене. И тут картинка незаметно начала выцветать, становиться похожей на старую фотографию, а потом и совсем исчезла, уступив место привычной обстановке. Дома постарели и перекосились, дороги заросли травой, в палисадниках исчезли цветы, сменившись бурьяном и вездесущим борщевиком.