Есть ли будущее у капитализма?

Впрочем, не менее возмущенной была и реакция известных советологов на выступление Рэндалла Коллинза весной 1980 года в Русском (ныне Гарримановском) институте при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Социолог-теоретик потратил положенные ему сорок пять минут для демонстрации своей математической модели, операционализирующей теорию геополитики Макса Вебера[13]. Но не столько этот академический педантизм возмутил почтенное собрание экспертов по СССР, сколько нелепость гипотезы, предложенной в порядке эмпирической проверки модели. Коллинз с присущей ему невозмутимостью прогнозировал, что объект профессиональных интересов советологов исчезнет, скорее всего, уже при их жизни. Это говорилось весной 1980 года, когда Америка только приходила в себя после Вьетнама, ее экономика стагнировала на фоне высокой инфляции и в разгаре был кризис вокруг захвата в заложники персонала американского посольства в Иране. В те дни губернатор Калифорнии Рональд Рейган добивался избрания президентом, утверждая, что США критически отстали от СССР в области ядерных вооружений, и требовал жестко сдерживать распространение коммунистической угрозы по всему земному шару. Вот в какое время Рэндалл Коллинз — полноценный член американского истеблишмента, бывший футболист студенческой команды Гарварда и сын кадрового дипломата, выросший, кстати, за стенами посольств в Берлине и Москве, — выступал за ядерное разоружение и продолжение политики разрядки. Миролюбивые рекомендации, однако, исходили не из либерального пацифизма.

Веберианская модель, разработанная Рэндаллом Коллинзом, неожиданно выявила уязвимость СССР по всем главным параметрам геополитической мощи. Москва после 1945 года взяла на себя слишком много, притом, что всякая великая держава в прошлом не могла отказаться от становящихся все более непосильными обязательств в силу соображений военной стратегии и политического престижа. Вместе с тем конкретные последствия перенапряжения СССР в ходе холодной войны оставались непредсказуемы. Вопреки тогдашним мрачным настроениям на Западе та же модель показывала, что к 1980-м годам Америка еще не достигла геополитических пределов своего собственного могущества и ее тогдашние кризисы были преодолимы. Следовательно, делал вывод Коллинз, абсолютным приоритетом для безопасности мира и самой Америки должно было стать избегание ядерной войны с распадающимся СССР. Исторический опыт многих империй прошлого показывал, что распад вследствие геополитического перенапряжения наступает неожиданно для современников после длительной эпохи конфронтаций. В ходе серии конфликтов число их участников постепенно сокращается всего до двух особо крупных сверхдержав своего времени, а все прочие участники со временем превращаются в их сателлитов (что и наблюдалось с 1880-х по 1980-е годы). В конечном исходе изматывающего противоборства рушится более слабая в структурном отношении держава и исчезает двумя путями. Один вариант — это внезапно возникающий сепаратизм собственных губернаторов, наместников и зависимых союзников, чье положение позволяет им первыми почувствовать исчерпание ресурсов центральной власти на фоне все более неохотного подчинения приказам среди военных, уставших и озлобившихся в бесплодных войнах. Если же проигрывающая империя подходила к своему ресурсному пределу, все еще сохраняя внутреннюю дисциплину элит и подчинение армии, то процесс обычно завершался отчаянной последней битвой с неслыханной степенью ожесточения — подобно Третьей Пунической войне Рима с Карфагеном или тотальной войне гитлеровской Германии.

Говоря, по справедливости, у советологов в 1980 году были основания для возмущения. Коллинз добывал свои эмпирические свидетельства из исторических атласов древних и средневековых империй. Его геополитическая модель при этом не говорила ровным счетом ничего о текущем положении в Польше, Никарагуа, Анголе, Афганистане или о здоровье Брежнева. Более того, коллинзовский прогноз крушения Советского Союза содержал весьма неопределенные предсказания сроков: «в течение следующих десятилетий, хотя и не более полувека». Макросоциологические прогнозы могут определить лишь направление структурного сдвига и приблизительно оценить его темпы. Едва ли кому-то под силу большая точность в долгосрочной перспективе. Впрочем, потрясающе недальновидными оказались и краткосрочные экспертные прогнозы советологов, считавших СССР фундаментально неизменным.

В этой главе мы рассмотрим, как давние предвидения Коллинза и Валлерстайна соотносятся с тем, что мы теперь знаем о реальной исторической траектории СССР. Наши дебаты о перспективах капитализма требуют прояснения того, что представляла собой коммунистическая альтернатива. Однако объект нашего анализа едва различим среди густых клубов идеологической пыли. Именно поэтому я предлагаю не спорить об абстрактных нормативных принципах свободы и «истинного» социализма, а вместо этого поглядеть, что выходит, если поместить коммунизм в широкую сравнительно-историческую перспективу.