Есть ли будущее у капитализма?

Конечно, многие обездоленные и «забытые» группы людей в разных странах оказались исключены из этого иерархически организованного процветания. Как правило, в развитых странах это были расовые, религиозные, гендерные и эмигрантские меньшинства, а в советских республиках — представители нерусских национальностей и субпролетариат, в третьем мире — массы обитателей трущоб, перебравшихся в города из сельской местности. Но все эти маргинальные группы редко заявляли о себе в сфере политики. Ситуация, однако, изменилась в 1960-х годах с появлением студенческих активистов и диссидентов из числа интеллигенции, несущих в массы новые формы самосознания и «идентичности» вместе с идеологиями бунта против «системы».

Антисистемные движения «новых левых» приобрели массовую силу там, где они смогли опереться (порою не осознавая этого) на скрытую социальную напряженность, порождаемую локальными причинами самого разнообразного происхождения: индустриализацией в одних местах и деиндустриализацией в других, демографическим переходом от прежде крестьянских к современному типу воспроизводства, изменением социальной географии конкретных городских кварталов, травмированной национальной памятью, даже сектантским религиозным рвением или фракционными обидами местных элит, которые были отметены в сторону модернистскими планировщиками новых городов, промышленных гигантов и государств. Отбросив прежние модели революции, молодые борцы с авторитаризмом избегали жесткой организованности, предпочитали ненасильственные тактики, требовали свободы от бюрократических регламентаций и признания прав самых разнообразных статусных групп (то, что стали называть «политикой идентичностей»). Это означало отход от марксистской идеи об экономических классах как основе общественной борьбы. Видимость общих целей у весьма несхожих протестов 1960-х годов связана лишь с повсеместным присутствием бюрократического истеблишмента, обычно возглавляемого и символизируемого отеческой фигурой Великого вождя, и Большого босса. На короткое время такие ситуации вызывали накаленные поляризованные противостояния типа «мы против них», захватывавшие публичные пространства городских площадей и студенческих кварталов. Вспомните события 1968 года на Западе, многомиллионные антишахские марши в Иране в 1978–1979 годах, общенациональные забастовки 1980 года в Польше, демократические митинги, прокатившиеся в 1989 году по всем странам советского блока, и, если взять ближе к нашим дням, городское восстание, свергнувшее Большого босса в Египте в 2011 году.

Участники, комментаторы и симпатизирующие исследователи тех бурных событий предпочитали яркие, захватывающие дух толпы протестующих и почти всегда брали сторону борцов за свободу. Скучные, серые и склонные к кабинетной тайне бюрократы истеблишмента вызывали куда меньше интереса и ноль симпатий. Но такая эмоциональная односторонность обедняет анализ. Большинство исследователей протестов игнорируют то, что во время протестов делали (или не делали) оборонявшиеся от восставшего народа правители. В большинстве же случаев бюрократический истеблишмент проявлял странное нежелание прибегать к террористическим репрессиям. А ведь это должно бы показаться удивительным, учитывая, что как «капиталистические свиньи», так и «коммунистические аппаратчики» вполне располагали спецсредствами и персоналом для применения массового насилия на уровне межвоенных «тоталитарных» десятилетий. Конечно, государственный террор еще не исчез в бурную эпоху 1968 года. Рецидивы межвоенного европейского фашизма наблюдались в Испании, Греции и Турции. Многие тысячи людей подверглись пыткам или были в Южной Африке времен апартеида, во время длящихся годами «чрезвычайных положений» в арабских и латиноамериканских диктатурах. Экономические чудеса не должны заслонять внутреннее насилие, творившееся властями стран Восточной Азии, как коммунистических, так и антикоммунистических, будь то в коммунистическом Китае либо в Южной Корее эпохи военной диктатуры. Государственный террор в ответ на активизм «новых левых» приобретал, возможно, собственные причины и особенности в каждом конкретном случае. Тем не менее заметим, насколько репрессии локализованы в полупериферийных странах, где государство было неуверенным в себе, внутренне слабым и во многих случаях лишь недавно возникшим. Ни на Западе, ни в советском блоке мы уже ничего подобного не наблюдали.