Есть на Волге утес

— Про меня что говорят? — спросил Илья.

— Разное. Не знаю, как здесь, а внизу мужики живут все более богатые. Места вольные, лес ветлужане промышляют, река кормит, помещиков мало, да и недавно они тут. Лето не бунтовали, поля посеяли, засуха, хлеба не тронула. Поэтому про тебя они плохо говорят. Такие за нас не встанут, скорее против поднимутся.

— Это верно ты заметил, — сказал поп. — У нас тоже есть такие, что на казаков косятся. И про зиму тоже ты правду сказал. Зимой мужика с печи не стащить.

Илейка хмурился, ничего не говорил. Выпили еще по чарке, легли отдыхать. Но никому не спалось. Поп ушел на половину попадьи, Илейка ворочался, вздыхал.

— Не спится? — спросил Мирон.

— Все про Алену думаю. Еще в Москве плюнуть бы на все, ожениться на ней и на Тихий бы Дон. Либо в луговые черемисские края. Там, говорят, помещиков нет.

— Она тебя не полюбила бы. Слабые бабы ищут сильных мужей, сильным слабого подавай. Она сильная. И нашла такую соплю… Он же и предал ее, на костер возвел.

— Как же она не углядела? — с упреком спросил Илья. — Ведь умна.

— Против золотых кудрей да голубых глаз ни одна девка не устоит. Хоть семь пядей во лбу. А я бы за нее жизнь отдал.

— Ты тоже сильный. Ну а мужиков рази голубые глаза и кудри девичьи не губят?

— Сильные погибают либо на плахе, либо от вина. Красивые девки — слабые. Они к сильным льнут. Что от них гибнуть.

— Ну а мы с тобой? Так и умрем бобылями? Семени своего после себя не оставим?

— У меня сын есть.

— Где?! — Илья даже привстал.

— В деревне моей. Тоже Миронов зовут. Если я погибну, а ты уцелеешь — проведай.

— Ладно.

Мирону хотелось спросить о том, как думает жить Илья дальше, но раз он велел ждать совета…

Вечером начали съезжаться атаманы. Первым приехал Левка. Увидев брата, он не удивился. Обнял, поцеловались:

— Я думал, раньше приедешь, — только и сказал. Из пришедших на совет, Мирон знал лишь есаула Митьку Куварку. А они все о нем слышали от Илейки, и потому атаман представил его коротко:

— Это Миронко, калена вошь. Еле я ево дождался.

Левка сел с Мироном около печки и начал нашептывать на ухо:

— Вот тот, у стола, рыжий, с сивой бороденкой, — Федька Носок. Смел, умен, любит баб. Неслухменный. Рядом с ним сутулится Андрюха Пермяк из Вятки. Рука тяжелая, саблю держит крепко. Рубанет сплеча — и человек напополам. Волосы были черны, теперь сивы. Ранее пытая в застенке. В углу, гонкий, писклявый, — Федька Северга, кузьмодемьянец. Из ямщиков, Ивашки Шуста — синбирянина — друг. Ну, Миньку кузнеца ты знаешь, есаула тоже, а вот на полу сидит, к лавке прислонившись, — Сенька Рыжий, прозвищем Палица. Жесток, на бояр зол, перст обрублен в Кузьмодемьянске же. Под тяблом сидит Никитка Семенов, рядом Якуш-ка. Оба кузьмодемьянцы. Самый молодой, вон тот, у кого ус только режетца, — Куперка-устюжанин. Хитер, умен, смел. Все его любят. Последний, у двери стоит, Евсейко Иванов. Тебе, я думаю, атаман отдельное войско даст — возьми Евсейку есаулом, не пожалеешь.

Когда все были в сборе, Илья поднялся, начал говорить:

— Товарищи мои есаулы и атаманы. Собрав вас на малый круг, хочу высказать я свои думы и с вами посоветоватца. Настала зима, и нам таким войском в одном месте не прокормитца. Мы уж голодовать начали.

— Давно голодуем! — крикнул Носок.

— Я мыслю, нам надобно посотенно расходитца разными путями, но в одни места. И не только ради прокорму, а и ради дела. Надобно пройти через Галич, Чухлому, Солигалич, Кологрив, Судай, Тотьму, те места взять, городовые крепости и ружье высмотреть. Потом повернуть направо и через Великий Устюг, Сольвычегодск разойтись по широченным лесам на Соликамск и Хлынов. Разбиться там на мелкие ватажки и в лесах перезимовать. Чтобы по весне, как реки тронутца, снова собратца вместе и пройти обратным путем по Ветлуге и Унже до Волги, а там, даст бог, и на Москву. Мирон Мумарин сказывал нам, что по саранской, синбирской и иным чертам наше войско разметано, только один Ядрин еще держитца. Я мыслю, разметанные казаки и ватажники на поклон воеводам не пойдут, они, как и мы. до весны в лесах будут таитца. И все они к нам пристанут, и запалим мы огонь жарче прежнего. Иного исхода у нас нет. Думайте, говорите.

— А тебя где весной искать? — спросил Куварка.

— Мы с Мироном таитца не будем. Я возьму Тотьму, он сядет в Камском Усолье, стащим туда со всех крепостей пушки, все ружье и до весны высидим открыто. Зима — для всех зима. Зимой царь в такую даль и глушь рати не пошлет.

— А ежели пошлет? — выкрикнул Северга.

— Рать та в снегах северных увязнет и замерзнет. Я к тому времени схожу на Белозеро к патриарху Никону. Совет итти на царя с севера он мне дал и, я мыслю, рядом со мной встанет. Тогда за нами все северские монастырские земли поднимутся. Попы и ныне нас с хоругвями встречают, а тогда все православное христианство поднято будет.

— Не мягко ли стелешь, атаман? — густо, басовито сказал Палица.

— Мы издавна, Семен, силой никово не держим. Не веришь — уходи. Но только куда? В сыскной приказ, на плаху? Я ж сказал прежде — иного исхода у нас нет. Что ты скажешь, Мирон?