Есть совпадение

– Вместо этого он показался мне каким-то вонючим, – говорит Пьетра, глядя на Савви, чтобы поддразнить ее улыбкой.

– И тем не менее, – говорит мой отец. – Вот так мы и познакомились.

Наступает затишье, когда никто ничего не говорит, пока Савви не решается спросить:

– Так получается, вы двое как бы… выбрали мужей друг для друга?

– Нет, – отвечает мой отец, не колеблясь ни секунды. – Они выбрали друг друга.

У моей мамы и Пьетры сразу же наворачиваются слезы на глаза, и это невозможно спутать с ностальгией или теми особыми слезами, которые возникают, когда ты думаешь о своем лучшем друге. Это годы сожалений и горя, и целая жизнь, погребенная под ними, – жизнь, в которой моя мама и Пьетра были двумя совершенно разными людьми, в совершенно разных плоскостях. Жизнь, в которой они дразнили друг друга, имели общие мечты на двоих и желали друг другу счастья.

И каким бы несуразным это все ни казалось, я понимаю, что это по-прежнему сидит где-то глубоко внутри. Счастье! Оно пропитывает каждый уголок моего мира – в старых событиях, таких, как поход за мороженым за руку с родителями в детстве. В новых событиях, например, в том, что я вместе со своими младшими братьями делаю огромные башни из печенья «Орео». И даже в еще более новом – оно сейчас сидит напротив меня, моргая в ответ, похожими на зеркала, и мы вдвоем приходим к одному и тому же осознанию.

Их дружба могла закончиться много лет назад, но она жила в нас все это время.

Моя мама протягивает руку через стол одновременно с Пьетрой, они сжимают их, и этот импульс обладает такой силой, что кажется, будто снято какое-то заклятие. Это благодарность и в той же степени извинение, – весь их вес, заключенный в безмолвном жесте. Мы наблюдаем, затаив дыхание, как будто все они были привязаны к чему-то так долго, что не знают, как двигаться без того, что их удерживало.

А потом моя мама смотрит на меня и Савви и говорит:

– Похоже, они тоже.

Глава тридцать третья

Только после того, как мы все накормлены, напоены и расселились в своих гостиничных номерах, до меня доходит, как это странно – вот так остаться с родителями наедине. Я так привыкла к шагам братьев, снующих туда-сюда по коридору, к грохоту вещей, которые, как правило, не должны грохотать, к этому изменчивому саундтреку нашей привычной жизни. В отсутствие этого, когда есть только я, мама и папа, я чувствую себя необъяснимо маленькой и взрослой одновременно.

В итоге мы сидим в том же положении, что и в прошлый раз, когда я была здесь: они на диване, я на стуле. Я предчувствовала назревающий разговор задолго до того, как мы заняли свои позиции для него, но этот разговор уже кажется другим. Мы стали свободнее. Легче. Гораздо меньше секретов между нами и, по крайней мере, во взрослых теперь гораздо больше вина.

Между нами висит тишина, которую мы созерцаем, но прерывает ее мама.

– Я знаю, что последние несколько дней были тяжелыми для всех нас. И нам нужно многое обдумать и решить, как нужно двигаться дальше. Но прежде чем мы приступим к этому, мы хотели бы поговорить с тобой о…

Я качаю головой.

– Это совершенно необязательно.

– Нет, – говорит отец, – нам действительно стоит обсудить. То, о чем ты говорила, о том, что ты чувствуешь себя… – Он морщится.

– Ребенком на замену, – говорю я, морщась в ответ. – И я…

– Это совсем далеко от того, что мы чувствовали, что мы чувствуем.

– Я знаю…

– То, через что мы прошли, было невообразимо. Даже сейчас. Но когда ты родилась…

– Я знаю, – говорю я тверже.

Даже если я не ощущаю это своим телом, я вижу это по их лицам. Мне не нужны объяснения, потому что это вовсе не объяснения. Это целая жизнь. Это шестнадцать лет, в течение которых никогда не возникнет такой ситуации, когда я не знаю, кому позвонить и сколько времени пройдет, прежде чем они возьмут трубку. Это смотреть на них и понимать, что мы в равной степени зависим друг от друга.

– Правда?

Я смотрю на них, а затем утыкаюсь глазами в свои колени, раздумывая. Мне кажется, в этот момент важно подобрать правильные слова, так как исход этого разговора имеет для них большее значение, чем для меня. Поэтому я должна позволить им высказаться. Должна дать им возможность снять этот груз с плеч, если вообще могу это сделать.

Я откидываюсь назад, и внутри меня теплится такое же чувство, какое я ощущаю, когда влезаю куда-нибудь: на дерево, или на шаткую лестницу, или на чью-то машину. Это чувство отталкивания от чего-то твердого, оставления чего-то позади, и мысль: «Теперь назад дороги нет».

Мама делает вдох, и ее голос звучит так, словно она ждала целую вечность, чтобы сказать эти слова:

– Когда появилась Савви, мы были молоды, растеряны и… Клянусь, я не могу вспомнить многое из того времени. Для меня этот период жизни по-прежнему как в тумане. Иногда проще просто не задумываться об этом. – Она сжимает руки вместе, как будто пытается отпечатать свое чувство в словах, наклоняясь вперед, чтобы я могла почувствовать то же самое. – Но с тобой я помню каждое мгновение. Ты была нашей. Еще до того, как ты появилась на свет.