У нее на глаза наворачиваются слезы, и я замираю на месте, размышляя, стоит ли мне что-то говорить. Но папа смотрит на меня через ее плечо, и что-то в его выражении лица подсказывает мне, что нужно подождать.
– Ты была нашим обоюдным решением, – говорит мама. – Тот день, когда ты родилась, был самым счастливым днем в нашей жизни. Как будто… что-то поднялось из глубин. Из самой тьмы. То, чего мы так ждали.
Я моргаю, чтобы отогнать слезы. Не то чтобы мне было трудно поверить ей. Но слышать все это вот так, как-то обескураживает. Я думаю, в жизни можно знать, что тебя любят, и даже не нужно заглядывать слишком далеко за грани. Но как-то пугающе осознавать, что их нет – у этого чувства нет ни начала, ни конца. Оно просто есть.
Мама понижает голос и говорит:
– Но если бы я была на твоем месте и думала о том же, о чем и ты, я бы тоже расстроилась.
Они оба смотрят на меня – ждут. Это та часть, где я должна сказать свое слово. Открыть душу. Поговорить с ними так, как посоветовала Савви, как я не говорила с тех пор, как умер Поппи, и все казалось слишком запутанным, чтобы это распутать.
Но одно дело – наконец-то набраться решимости. И совсем другое – подобрать слова.
– Думаю, я была в шоке, вот и все. – Я прочищаю горло. – И, наверное, разозлилась.
Они кивают, синхронно, как и всегда. Я жду, что кто-нибудь из них скажет хоть слово, укажет мне выход, чтобы не пришлось копать глубже, но никто не говорит.
Поэтому мне остается только копать.
– Появился большой, громадный секрет, к которому я не была готова. И я знаю, что были веские причины, почему все сложилось так, как сложилось, но это меня потрясло. – Я смотрю в сторону, чтобы не сдали нервы. – И я знаю, что ты не думаешь обо мне как о замене. Но есть еще одна вещь, которая никак не выходит из моей головы, – то, что Савви как бы… ну… С ней было бы намного легче справиться, чем со мной.
Мой отец едва ли не начинает смеяться, но когда я резко поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом, он вместо этого тяжело вздыхает.
– Почему ты так думаешь?
Стыдно говорить об этом вслух, а еще хуже, что мне приходится объяснять это им. Мы с родителями даже не обсуждали существование Савви, поэтому переход от «я узнала, что у меня есть сестра» к «у меня комплекс от того, что я чувствую себя неполноценной на фоне нее», довольно резок для них, в отличие от меня, поскольку в моем распоряжении был целый месяц, чтобы в этом разобраться. Но я чувствую, что именно об этом нужно сейчас сказать, в этот самый момент, когда нас ничто не прерывает, и реальная жизнь, кажется, остановилась там, за окнами, залитая проливным дождем.
– Думаю, она гораздо более собранная, чем я. И иногда, когда все вот так вот закручивается… репетиторство, куча дополнительных курсов и все такое… кажется, что я позор нашей семьи.
Мне кажется, что я уже все высказала, но последняя мысль проскальзывает сама собой:
– Словно я вас подвожу.
Никто из них не вступает сразу же в разговор, и я чувствую, как горит мое лицо. Я не хочу обвинять их в чем-то или раздувать из мухи слона. У других людей есть проблемы и похуже, чем родители, пристающие к ним из-за плохих оценок.
Но мне кажется, тут скрыто нечто большее. Будто бы дело не в моих оценках, а в чем-то более глубоком – то же самое, как у родителей Савви с их патологическим переживанием о ее здоровье. И когда мои родители обмениваются многозначительными взглядами, словно пытаются решить, кто из них будет мне отвечать, не остается никаких сомнений в том, что моя догадка верна.
– Во-первых, – говорит папа, – мы никогда не чувствовали, что ты нас подводишь. Всем нам иногда требуется чуть больше помощи.
Я ерзаю на стуле, набираясь мужества, чтобы не отвести глаза от них.
– Я просто не уверена, что мне… нужна эта помощь.
Я выпрямляюсь, выставляя вперед свою внутреннюю Савви. То, с чем я, должно быть, родилась, но только сейчас поняла, как использовать.
– Честно говоря, это только усугубило ситуацию. Я была так загружена, что после занятий с репетиторами у меня ни на что не оставалось времени. А тут у нас его было так много. Свободного времени. И при этом я все успевала. У меня правда все получалось.
По их виду понятно, что родители не до конца в это верят, но настроены они позитивно. Настолько, что мой отец говорит:
– Виктория упоминала об этом.
– Серьезно? – Я не знала, что заслужила ее внимание чем-то, кроме запретной жвачки и вылазок на улицу до рассвета.
Отец добавляет:
– А еще она упомянула, что у тебя здесь много друзей.
– Да.
Это не попытка остаться. Учитывая все: ложь, сломанное запястье, и всю эту по-прежнему запутанную историю, с последствиями которой нам до сих пор приходится разбираться, – мне повезло, что у нас с ними вообще такой спокойный разговор. Я не собираюсь пользоваться этим моментом, чтобы не уезжать отсюда.
– И это тоже здорово. Не думаю, что у меня было много друзей, кроме Лео и Конни в течение… какого-то времени… – говорю я.
Мое горло сжимается, когда я думаю о них обоих, но это отдельный вулкан проблем, который я не собираюсь сегодня ворошить.