Есть только миг

А разухабистая субстанция, мечтавшая долететь «до самого Солнца», явно не понимала, что, долетев, ей уже никогда не возвратиться домой, в свою «родную проходную» в Охотном ряду.

Летело время, и вот уже впереди показалась «Пристань всех сексуально озабоченных» – Венера. И что же тут началось! Толпы молекул, пытавшихся обогнать своих спутников, лопались, как новогодние петарды, исчезая бесследно и навсегда.

Солнечная система, сохраняя престиж, и тут была беспощадна.

Те же, кто из последних сил выдерживал порядок, оседали на планете, становясь ее венерическими бурями мятежного оранжевого цвета. И надо сказать, бури эти и даже грозы были много страшнее, чем на Земле. Именно поэтому Венера так ярко светится на небосклоне.

Оставив Венеру позади, мы отметили, что количество субстанций сильно поубавилось, появилось ощущение индивидуального полета, хотя стремящихся в сторону Светила все еще было очень много. И чем просторнее было в космосе, тем свободнее становилось общение.

Уже можно было мысленно посудачить с соседями.

– Я вот что думаю, – промыслила соседняя молекула, которая у меня ассоциировалась с песней «Ах, мамочка, на саночках каталась я не с тем…», – неужели те, кто еще ходит по Земле, не понимают, что нельзя так засирать свое будущее; я вся в синяках и шишках, а мне еще хочется любить и быть любимой.

– Оставалась бы на Венере, там только этим и занимаются, – включилась в мысленный диалог артистического вида субстанция, которая буквально вчера, купаясь в овациях, отметила свой юбилей, нагрузилась на банкете и скоропостижно, ни с кем не прощаясь…

– Я бы с удовольствием – но маршрут выбираю не я, хотя у меня есть маленькая, но лично моя звездочка.

Налево от нас внезапно появилась субстанция интеллигентного вида, но явно казарменного воспитания, которая, не дожив до солидного возраста, в результате авиакатастрофы сначала недолго летела вниз, потом тут же взлетела вверх в нашу компанию, так что полет для нее как бы и не прерывался.

– Быстрая пересадка! Вот только мой багаж и мое верхнее платье, – подумала она и вздохнула.

– Мы все здесь без фраков, – мысленно успокоил я нашего соседа.

А прекрасная половина нашего сознания мудро добавила:

– Вам ведь не на прием.

– Как знать, – загадочно промыслил новенький. – Я как раз летел на прием к этому, как его…

– К Солнцу? – удивилась моя половина.

– Да нет. Впрочем, это уже не важно. А вы давно летите?

– Не очень. Вам повезло. Остались позади Луна и Венера, – поделился я мысленной информацией, а другая половина тотчас добавила: – Толчея была ужасная, сейчас гораздо просторней.

– Везде одно и то же! Ну что же, посмотрим, куда нас поместят.

Мимо стремительно пролетали метеориты. Звездная пыль, словно туман, окутывала нас.

Венера становилась все меньше и меньше, впереди был еще долгий путь.

– Странно, что меня не затянуло на Венеру, – подумал я про себя и тут же осознал свою ошибку, но было уже поздно.

– Я так и знала! – прозвенело в моем сознании. – Мнишь себя Казановой, а на деле… тебе самое место на Нептуне, я слышала, там снаружи замерзший метан, а внутри сероводород!

– Как хорошо было на Земле, думай что хочешь, никто не мешает, – помыслил я и снова попал впросак.

– Тебе это только казалось! – возвестила нежная половина нашего сознания. – Я видела тебя насквозь, да все прощала, потому что любила.

Я сник и старался больше ни о чем не думать.

Стало бы совсем грустно, если бы не наш новенький (жертва авиакатастрофы), который, как мне показалось, с отвращением промыслил: до чего же дурно пахнет от некоторых!

Наше сознание солидарно возмутилось, так как оно было не просто чисто, а стерильно чисто!

– Да я не о вас! Я так вообще, чутье у меня профессиональное! А талант ведь не пропьешь.

Мы догадались, с кем имеем дело, и тут же отогнали эту мысль. Но было уже поздно.

– Да вы не бойтесь. Все, кроме обоняния, осталось там, – промыслила молекула и утихла.

Долго мы летели молча. Но меня тревожила мысль: почему же мы не чувствуем никакого запаха?

– Все очень просто, – отозвалась субстанция, – ведь вы правильно подумали обо мне: мое чутье – мое богатство. Я чувствую не только запахи, но даже следовые признаки, которые остаются на молекулярном уровне, так что я и здесь чую, кто был кто. К сожалению, по роду своего ремесла я не могу называть ни имен, ни бывших профессий.

– Ага, – подумал я, – может, и у меня есть какое-нибудь гипертрофированное чувство, благодаря которому и я смогу отличать, кто есть кто.

– Конечно, – мысленно подключилась другая половина нашего сознания. – У тебя же абсолютный музыкальный слух! Вот и слушай!

Но, к сожалению, ничего нового я не услышал. Мне это показалось очень обидным.

Ведь не назовешь же пение разухабистой молекулы, у которой мать была русской, а отец юристом, музыкальной характеристикой, по которой можно определить, кто эта субстанция?!

Внутри нашего общего сознания было довольно уютно, но несколько напряженно.

Единомыслие единомыслием, но кое-какие противоречия или несогласия все-таки были.