Есть!

Что-то прошелестело по траве, и в двух шагах от тропинки я увидала самую настоящую лису – с большими ушами, длинными тонкими ногами и пушистым хвостом. Шерсть на спинке блестела так, будто её глазировали абрикосовым джемом. Лиса повернула ко мне свою умную морду и облизнулась. Что ж, пусть я и заблудилась, но без лисички всё-таки не осталась – пусть и не в нужном виде и числе.

Лиса убежала по своим делам, а я села в траву и задумалась. Для размышлений лучше места не найти – вокруг одни лишь деревья, деликатные звери и грибы. Вот сижу я сейчас, пригорюнившись, как девочка из сказки, оставленная помирать в лесу, а прямо подо мной растет мицелий. И, когда пойдёт дождь, грибы попрут из-под земли, как античные воины.

Я вспомнила, как приятно слушать дождь в пенчурском доме – будто сразу десять аккуратных секретарей шелестят пальцами по клавиатуре.

Интересно, сколько сейчас времени?

Телефон, как ни странно, включился – на часах светилось 17:56. Родители, наверное, с ума сходят – при условии, конечно, что мама проснулась, а папа вернулся с пасеки. (Я забыла рассказать, что в Пенчурке папа превратился в пчеловода – и, кстати, мёд его пчёлы делают невероятно вкусный.)

Комары, летевшие за моим теплом стаей преданных вассалов, облепили мобильник и запищали – обсуждали, наверное, между собой, что это за штука и как её лучше съесть. Один особо настырный кровосос попытался впиться в экранчик, но он вдруг засветился. Телефон звенел и вибрировал, комара (с инфарктом, не иначе) отнесло в сторону, а я выронила трубку из рук.

Потом, конечно, подняла, но ответить не успела. Звонил Дод Колымажский.

Звонил сюда, в лес, где мой, чудом включившийся телефон, поймал сигнал… Не иначе что-то случилось! А если с Шарлеманей? Я оставила её как раз-таки Колымажскому – отвезла вместе с мисочкой, переносным туалетом и запасом корма.

Сосны угрожающе зашумели. Не двигаясь с места, чтобы не потерять драгоценный сигнал, я набрала Дода.

– Слушаю вас, – вежливо сказал он.

– Давид, что случилось?

– Геня? Наконец-то! Ты не определяешься. Где ты? Всё ещё в этой бородатой деревне? Вы там вообще знаете, что в мире происходит?

Колымажский так кричал в трубку, что, честное слово, даже природа на время притихла. После такого вступления я, как любой человек, решила: началась война. А что? Люди моего поколения выросли под «угрозы американской военщины» и песни о японских журавликах. Я до сих пор помню, как вести себя во время всеобщей эвакуации, и умею быстро надевать противогаз.

– Идиот, она решит, что война началась! – закричал в трубке родной голос. Ирак! Как я по ней соскучилась!

– Геня, возвращайся скорее! – торопилась Ирак. – В стране кризис, у нас – кризис жанра, и вообще ужас. Приезжа…

Она отключилась на полуслове, на дисплее высветилась надпись «Нет сигнала». Как финальные титры.

Я поднялась на ноги и увидела прямо перед собой грибное море лисичек. А за ними – Большую Сосну.

Глава двадцать пятая,

переломная

Родители, конечно же, разворчались: сначала приехала без объявления войны, теперь внезапно уезжает… Честно говоря, они слегка перестарались с ворчанием и недовольством – из-под вороха эмоций всё четче проступали облегчение и даже радость. Это было понятно. К маленькой Генечке, которую мама с папой тетешкали тридцать лет назад, взрослая телеведущая никакого отношения не имеет. Взрослым детям значительно проще – родители спустя годы остаются относительно знакомыми, а вот сами отпрыски неожиданно мутируют в толстых дельцов или телевизионных звёзд на стадии заката.

Кстати, в Пенчурке – закаты потрясающей красоты. Я несколько дней подряд специально караулила, когда зайдёт солнце – не смоется по-тихому, как в городе, а покинет сцену торжественно и гордо, как заслуженная артистка, получившая высокую премию.

Пока мы с папой шагали по лесу к автобусной остановке, солнце копило силы для очередного яркого прощания, и так жахнуло напоследок по стёклам фырчащего «богдана», что я, каюсь, пожалела о том, что уезжаю из Пенчурки. Всё-таки здесь очень красиво. И староверы оказались не такими уж страшными, какими их намалевало воображение; женщины тем более у них по домам сидят, а от женщин – по своему горькому опыту знаю – в жизни все главные беды.

– Приезжай, когда захочешь, – сказал папа, уколов меня на прощанье своей невозможной бородой. – На рыбалку сходим!

Бедный папа! Так и не привык, что у него нет сына.