Эстетика

Говорят, что о вкусах не следует спорить; это справедливо, когда речь идет об отвращении к одной пище, о пристрастии к другой; об этом не спорят, ибо телесные пороки неисправимы. Иначе обстоит дело в искусстве: поскольку в искусстве есть истинные красоты, то существует и хороший вкус, который их различает, и дурной, который их не воспринимает, а недостатки ума – источник испорченности вкуса – поддаются исправлению. Встречаются, конечно, холодные души, предвзятые умы, их нельзя ни воспламенить, ни образумить; вот с ними о вкусах спорить не следует, потому что у них вообще нет никакого вкуса.

Вкус произволен, когда это касается тканей, убранства, выезда, всего, что не возвышается до изящных искусств; в этом случае он скорее заслуживает названия прихоти. Именно прихоть, а не вкус порождает всевозможные новые моды.

Вкус нации может испортиться, подобное несчастье постигает ее, как правило, вслед за веком наивысшего расцвета искусств. Художники, боясь показаться подражателями, ищут окольные дороги, они отходят от прекрасной природы, воплощенной их предшественниками, их усилия не совсем лишены достоинств, и эти достоинства заслоняют недостатки. Публика, влюбленная во все новое, устремляется за ними, но вскоре пресыщается, тогда появляются новые художники, которые прилагают новые усилия, чтобы понравиться, и отходят от природы еще дальше, чем первые; вкус теряется, кругом все ново, одно нововведение сменяет другое, публика ничего не понимает и вообще тоскует о веке хорошего вкуса; он уже не вернется, отныне это сокровищница, хранимая несколькими высокими умами вдали от толпы.

Есть немало обширных стран, куда вкус так и не проник; это страны, где общество неразвито, где мужчины и женщины никогда не собираются вместе, где религия запрещает ваятелям и живописцам изображать существа одушевленные. Когда общественная жизнь едва теплится, дух никнет, его острота притупляется, и вкусу не на чем образоваться. Когда одни изящные искусства отсутствуют, остальные редко находят себе пищу, ибо все искусства поддерживают друг друга и связаны между собой. По этой причине азиаты так и не создали хороших произведений ни в одном почти жанре[264], и вкус остался достоянием лишь нескольких европейских наций.

Раздел II

Существует ли хороший и дурной вкус? Да, без сомнения, хотя люди и расходятся во взглядах, нравах и обычаях.

Наилучший вкус в любом роде искусства проявляется в возможно более верном подражании природе, исполненном силы и грации.

Но разве грация обязательна? Да, поскольку она заключается в придании жизни и приятности изображаемым предметам.

Никто не станет спорить, что если один из двух людей груб, а другой утончен, то вкуса больше у второго.

Еще до того, как наша литература достигла наивысшего расцвета, Вуатюр, который, несмотря на свое пристрастие к пустячкам, иногда отличался тонкостью и приятностью, написал великому Конде по случаю его болезни:

Всего важнее – быть в живых,
Должны вы это знать и сами.
Простите мне мой дерзкий стих –
Но что находите вы в них,
В опасностях, любимых вами?
Давным-давно известно всем –
Вы дивной доблестью богаты,
И если б Амадиса шлем,
Его волшебный меч и латы
Хранили вас, от пуль закляты,
Поверьте мне, я был бы нем.
Но маги слабы стали ныне,
Таких доспехов нет в помине,
Увы! – повывелись они.
Всех без разбору ждет могила:
Кровь труса или кровь Ахилла
Равно струится в наши дни.
Но если так, и смерть спокойно
В любую голову свинец
Швыряет – и всему конец! –
Тот, у кого она достойна,
Ее обязан уберечь,
А вашу голову подавно
Нельзя ронять бесцельно с плеч.
О, не рискуйте своенравно,
Не торопитесь в землю лечь!
Что б там надежда ни шептала –
Величия как не бывало,
Когда земной кончаем срок.
Сеньор, сеньор, как это мало –
В гробу лежащий полубог!

Эти стихи до сих пор почитаются написанными со вкусом, они – лучшее из всего, созданного Вуатюром.

И в ту же пору Л’Этуаль[265], слывший гением, Л’Этуаль, один из пяти авторов, работавших над трагедиями кардинала Ришелье, Л’Этуаль, один из судей Корнеля, сочинил, уже после Малерба[266] и Ракана[267], такие стихи: