Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность

Кроме того, сад или парк (обычно составляющий единое целое с монастырем, усадьбой, дворцом, загородным домом) для человека, знакомого с историей страны, в которой он располагается, и с его собственной историей, вызывает множество исторических и литературных ассоциаций, которые сами собой оживают в нас, когда мы медленно бродим среди деревьев, беседок и мостов, стянувших в одно целое несколько поколений, культур и эпох[96]. Подобного чувства не возникает в лесу, в степи, в горах или на море, когда мы созерцаем природные ландшафты в их внеисторической данности, а приметы человеческой жизни в складках первобытного рельефа не читаются.

Однако даже в своих природных формах (поросший редкими соснами холм, ручеек, сбегающий из расщелины у подножья горы, привольно раскинувшиеся на поляне старые липы) парк культурно, идеологически «нагружен» гораздо больше, чем аналогичный парковому ландшафту ландшафт природный, чья преэстетическая сила лишь в малой степени базируется на семантике, связанной с природными стихиями и феноменами (дуб — мужественность, сила, береза — женственность, чистота и т. д.). Гораздо важнее здесь чувственно-эстетическое воздействие, которое оказывают на посетителя парка травы и деревья, скалы и реки, порхающие бабочки и летящие по осеннему небу перелетные птицы. Недаром Кант, стремившийся основать свою эстетику на живых, не опосредованных культурными знаками впечатлениях, обращался за примерами тонких чувств к миру природы и только потом — к вещам, принадлежащим человеческому миру, к вещам, человеком созданным и для него существующим.

Но вернемся к тому, с чего мы начали: к различиям, которые мы обнаруживаем в способах преэстетического воздействия на человека художественного слова и садово-паркового искусства. Не смотря на то, что парк читается лучше, чем лес, поле или горы, не подлежит сомнению, что это искусство (по сравнению с искусством слова) ограничено в средствах, позволяющих воздействовать на реципиента через рассказ, через передачу смысла, идеи, через создание воображаемых пространства и времени и существующих в виртуальном хронотопе образов. Хотя семантика сада и парка более насыщена, чем семантика природного ландшафта, а (пре)эстетическая сила парка до некоторой степени зависит от того, какие смыслы были приданы ему создателем парка (и какие он накопил со временем), знаковая и сюжетная составляющая не играет в садово-парковом искусстве той роли, которая отведена ей в художественной литературе. Сад и парк в большей мере, чем художественная проза или даже поэзия, оказывают на нас непосредственное эстетическое воздействие, минуя сферу «знаков», опосредующих в литературе рождение образов и соответствующих им переживаний. В этом отношении парковое искусство сближается, с одной стороны, с музыкой, которая влияет на человека в основном помимо опосредующей эстетическое воздействие области знаков, а с другой — с «вольной природой», которая для того, чтобы впечатлять, быть преэстетически действенной, вовсе не обязана что-то значить. Небо с плывущими по нему облаками и ручей в облагороженном человеком парковом ландшафте (впрочем, как и в не облагороженном человеком лесу) воздействуют на душу, но воздействуют не через образ, опосредованный художественным словом, а своей голубизной, глубиной, прозрачностью, подвижностью, бегущей водой, чистотой и свежестью воздуха. Все это придает садам и паркам (если сравнивать их с другими искусствами и, в частности, с искусством слова) особую эстетическую действенность. Нельзя не согласиться с Лихачевым в том, что «садово-парковое искусство — наиболее захватывающее и наиболее воздействующее на человека из всех искусств»[97].

Как истинный ценитель садово-парковых ансамблей, Д. С. Лихачев дает описание преэстетических истоков их эстетической силы: «Вы идете в парк, чтобы подышать чистым воздухом с его ароматом весны или осени, цветов и трав. Парк окружает вас со всех сторон. Вы и парк обращены друг к другу; парк открывает вам все новые виды — поляны, боскеты, аллеи, перспективы; и вы, гуляя, только облегчаете парку его показ самого себя. Вас окружает тишина, и в тишине с особой остротой возникает шум весенней листвы вдали или шуршание опавших осенних листьев под ногами, или слышится легкий треск сучка вблизи; какие-то звуки настигают вас издалека и создают особое ощущение пространства и простора. Все чувства ваши раскрыты для восприятия впечатлений, и смена этих впечатлений создает особую „симфонию“ — красок, объемов, звучаний и даже ощущений, которые приносит вам воздух, ветер, туман, роса...»[98] Такого рода непосредственным и притом «охватывающим» воздействием на человека не может похвастаться ни одно из непарковых произведений искусства: ни рассказ или стихотворение, ни опера или балет, ни живопись, ни близкая садово-парковому искусству архитектура...