Эстетика Другого

Небытие, как Другое сущему, гасит в сущем все различия, Бытие же, как Другое сущему, есть чистое Различие, то, что делает вещи различимыми, сущими, существующими. В эстетическом отношении я–вещь(мир) эстетика Бытия радикализирует дистанцию, определяющую человеческое присутствие, доводит ее до уровня безусловной, абсолютной дистанции и тем самым утверждает различие "я" и "мира", в то время как эстетика Небытия, напротив, устраняет дистанцию между "я" и "миром" (мной и воспринимаемыми мной вещами), то есть покушается "отнять" у испытуемого хаосом Присутствия его лицо^[55], его "я", его субстанциальность, его существование^[56], "сливая в одно" "я" и "не–я". Это "слияние" означает не что иное, как захват Присутствия "неразличимым" (чистым неразличением), тем, что отнимает у него способность (возможность) различать, относиться, мыслить, избирать, что превращает человека в "только сущее", что "сводит" его "с" "ума"^[57]. Если катарсическая реакция на явление Другого как Бытия вводит "я" в "Я"(актуализирует "Я" в "я"), а вещь ("одну из" вещей мира) в Мир (выявляет в мире его мирность)^[58],то в эстетической реакции на явленность Другого как Небытия происходит как бы падение "я" в "не–я", а "вещи" в "хаос". В границах эстетики Небытия мы должны говорить уже не об эстетическом созерцании, а об эстетической вовлеченности в Другое как Небытие.

Все только что сказанное об эстетике Другого как об эстетике, распадающейся на эстетику Бытия и эстетику Небытия, нуждается в существенном дополнении, которого требует сам опыт эстетической данности Другого в таких расположениях, как тоска, хандра и скука. В ситуации тоски мы имеем дело с опытом мира, в котором Бытие отсутствует, с опытом "пустого, бессмысленного мира", мира, которому "незачем" существовать, но который, тем не менее, почему–то существует.

Мир в ситуации тоски (скуки, хандры) не спасен в опыте (не очищен катарсически) данностью Другого как Бытия, но в то же время он и не гибнет под натиском Другого как Небытия, он сохраняет свою формальную определенность. В полном тоски, пустом мире сохраняется формальное соответствие означающего – означаемому, языка – миру; в тоскливом расположении человек присутствует в мире, но не понимает – "зачем". Другое в опыте тоски выступает  как Ничто, делающее "всех кошек серыми", все вещи равнозначными, а человека – отсутствующим, не понимающим, "для чего он здесь", "к чему все это". В опыте тоски мы имеем дело с Другим, но с Другим, которое не возводит человека и окружающие его вещи к полноте Бытия и смысла, но и не вытесняет его "из мира" в хаос, в полное безумие отсутствия. Другое тоски – это Ничто, которое своей данностью не утверждает присутствие человека и не отвергает его так, как отвергает данность Небытия. Актуальное присутствие Ничто уравнивает все сущее в абсурде бесцельного, бессмысленного существования^[59]. Три цвета могут "эмблематически" пояснить суть различия трех модусов эстетической данности Другого: белый, черный и серый. Другое в его эстетической данности оказывается, таким образом, не однородным, но разно–образным. Имея дело с Другим, мы сталкиваемся с данностью "Ничто", с некоторой абсолютной неопределенностью, но вместе с тем (в результате анализа ее эстетической феноменологии) мы обнаруживаем, что в своей эстетической данности это "Ничто вообще" открывает себя то как "положительное Ничто" (Бытие), то как "отрицательное Ничто" (Небытие), то как "просто" Ни–что (то есть как Ничто "бессильное", ничто отсутствия желаний, ничто, лишенное как положительной, утверждающей, так и отрицательной "силы", "энергии").