Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Как бы мы ни относились к конкретным историческим формам скептицизма, следует признать одно его неоспоримое достоинство. Скептицизм во все времена был – и остается – эффективным противоядием против догматизма, застоя мысли и практической деятельности. На акцентировании этого момента строят все свои рассуждения наиболее активные сторонники постмодернизма. Вспоминают великого «возмутителя спокойствия» Ницше, называют его своим предтечей, и т. д.

Тем не менее, постмодернизм далеко не монолит, в нем переплетаются разнонаправленные, противоречивые тенденции. В частности, в скептицизме современного постмодернизма присутствует один компонент, который нельзя не приветствовать: это диагностика и критика ряда пороков культуры «эпохи позднего капитализма». Некоторые негативные тенденции современной культуры и искусства схвачены и описаны мэтрами постмодернизма весьма метко (пример – бодрийяровские «симулякры» и «симулятивная коммуникация»). Впрочем, сделано это, как правило, без привязки к конкретным эмпирическим фактам культуры, что несколько снижает уровень такого критицизма. Наряду с отмеченным, есть и такие виды постмодернистского дискурса, в которых анализ болезненных процессов современной культуры незаметно переходит в их прямую апологию. И все это охватывается единым именем – «постмодернизм». Уяснение конкретного соотношения присущих ему приобретений и утрат требует тщательного, вдумчивого анализа.

Универсальный и радикальный скептицизм постмодернизма перерастает в культурную утопию. Устранить полностью ту или иную степень «единства в многообразии» – в социуме, или в собственно духовной сфере – невозможно. Это – утопия, причем далеко не безобидная. Реальным эквивалентом постмодернистской аллергии на целое может быть только полностью дезинтегрированное, расчеловеченное общество, воплощенный «беспредел». Создать абсолютно суверенную, самоценную культурную практику, в которой не осталось бы и малейших следов единства и каких-либо ценностных приоритетов, – тоже утопия. Критики одних иллюзий (просветительских) часто создают, сами того не подозревая, иллюзии новые (теперь уже «антирационалистические»). Но не следует забывать слова уже цитированного выше Лиотара: «…Иллюзия… оплачивается ценой террора»[364]. Предостережение это применимо и к самым благонамеренным, самым плюралистичным построениям самих постмодернистов.

Большинство требований постмодернистской эстетики и философии культуры, взятые в их аутентичной форме, носят заостренно-эпатажный характер. Они рассчитаны не столько на их приятие кем-либо, сколько на отталкивание, – чему способствует их императивность и генерализованность. Но если подойти к ним всего лишь как к «мотивам», интенциям, векторам, указывающим актуальные направления дальнейшего движения, но не требующим идти по ним «до упора», то многие напрашивающиеся возражения отпадут сами собой. При таком их прочтении постмодернистские установки становятся более умеренными, вполне понятными и приемлемыми. Таков, например, обостренный интерес постмодернистов к маргинальным явлениям искусства и культуры. Поскольку речь идет о включении в зону внимания областей, традиционно остававшихся на периферии, в тени (как-то: творчество детей, аутсайдеров, душевнобольных и т. п.), постольку такой интерес вполне оправдан. Дело сводится к переакцентировке внимания, к особой системе приоритетов в художественном творчестве, культурной практике и рефлексии. Это – нормально. И это – установка лишь на обозримое будущее, за пределами которого мыслимы, допустимы и иные «переакцентировки».

Итак, на наш взгляд, постмодернизм – это универсальный и радикальный социокультурный скептицизм второй половины XX – начала XXI века, перерастающий в своеобразный утопический культурный «проект».

В заключение хотелось бы сказать несколько слов о характере русского вклада в международное по сути постмодернистское движение наших дней. Отечественная литература по проблемам постмодернизма к настоящему времени достаточно обширна – это отрадно. Огорчает другое: в публикациях российских теоретиков постмодернизма пока что преобладают переводы (преимущественно с французского), изложения и расширенные комментарии к переводным текстам, словари постмодернистских терминов и т. п. Все это едва ли говорит о глубине и оригинальности современной отечественной эстетической и культурфилософской мысли. Серьезных исследований по отдельным выявленным проблемам почти что нет.