Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Эпическая идеализация героев «Слова» в большинстве случаев дополнена, так сказать уравновешена, горькими упреками по поводу неподобающих, раскольнических действий князей. Изображением героев в их реальной противоречивости, соединением пафоса утверждения с пафосом отрицания «Слово» намечало тот магистральный путь, по которому пошла позднейшая русская литература.

Конечно, Автор «Слова» был поэтом, а не летописцем. Но едва ли не главным средством раскрытия сути изображаемых событий был для него историзм. Специфический, средневековый, но историзм. Отсюда изначальное намерение изобразить поход Игоря в определенной исторической ретроспективе («отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря»). Поэтому-то Повествователь мог прервать на полуслове описание яростной битвы, чтобы поставить нынешнюю «рать» в связь с аналогичными или контрастными событиями прошлого. Так он поступает, кстати, неоднократно.

Так кто же он – Автор «Слова»? Историк, политик, дипломат? Ни то, ни другое, ни третье. Он – поэт-историк, поэт-политик, поэт-дипломат. В то же время он поэт эпический и лирический, поэт-проповедник. Но прежде всего он – гражданин, патриот. И все это в одном лице, под вдохновенной эгидой славянского Аполлона – Велеса. «…Образ автора стоит за каждой строкой текста…»[154]. Да, за каждой-строкой «Слова» встает могучая, поразительно щедро и многосторонне одаренная личность его Автора. Горестный парадокс лишь в том, что такая яркая, уникальная творческая индивидуальность осталась, увы, анонимной.

Исходя из посылки: «это только прекрасная поэзия, традиционно вуалирующая блестящими вымыслами низменную, циничную практику князей-феодалов», – нельзя по достоинству оценить и «лелеющий душу» гуманизм «Слова». Гуманизм этот, естественно, не вневременной. Автор создавал свое поэтическое произведение в эпоху, когда именно война была, по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, варварской «регулярной формой сношений»[155]. Весомость будущих желаемых побед над половцами измеряется в «Слове» не только свободой и независимостью Руси, но и выгодами от продаж на невольничьем рынке (пленных половцев превращали в рабов), и богатыми трофеями – «златом и серебром», «всякыми узорочьи половѣцкыми». Автор был сыном своего времени. Однако он был им не только в феодальных предрассудках, но и в своих гениальных прозрениях. Сын века, он во многом и опережал его, открывал для себя и для других новые, уходящие в грядущие столетия горизонты человечности.

Шедевр военно-героической эпохи, произведение, исполненное звона «харалужных» мечей о вражеские шеломы, «Слово» пронизано идеей мира. Это – не игра в парадоксы, а сама суть произведения. Идеал Автора – мир на достойных для Русской земли условиях, такой, каким он, видимо, только и мог быть в тогдашних условиях: мир «с позиций силы» как устойчивое равновесие противоборствующих сторон – Руси и Поля. Именно такое равновесие установилось, по мысли Автора, после недавней победы русских войск над половцами, одержанной под предводительством Святослава. Нарушенное по вине опрометчивого Игоря status quo следовало восстановить. Автор возвысился до понимания того, что войны, во всяком случае междоусобные, ведущиеся во имя корыстных и амбициозных целей, – великое зло. И даже справедливая война (а именно так расценивает Автор превентивный, по сути, поход Игоря) в случае поражения оборачивается, сознает он, неисчислимыми бедствиями для родной земли. Как личную невосполнимую утрату оплакивает Поэт гибель «Игорева храбраго пльку». Его сердце откликается на горе не только жен павших дружинников, но и простых «ратаев», более всего страдавших от княжеских междоусобиц и опустошительных набегов степняков. В гуманизме «Слова» не только выразился феодальный кодекс чести, но и получили отражение страдания, чаяния, нравственные устои жизни народа.

Высокая мера человечности «Слова» проявляется даже в изображении половцев, причем очень ярко. Сама христианская вера освятила своим авторитетом непримиримость к «поганым» и чувство превосходства над ними. Но у Автора все-таки нет всепожирающей, слепой ненависти к половцам. Самое яростное авторское целеуказание русским князьям имеет в виду Кончака – предводителя половцев, разорителя Руси, антипода Святослава и Игоря. «Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, – призывает Поэт Ярослава Осмомысла Галицкого, – за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!» Но после описания побега Игоря тот же Кончак изображен многоопытным дипломатом, готовым, во избежание худшего, породниться со своим вчерашним противником и пленником. У другого хана, Гзы, предлагающего в отместку за побег «расстрелять соколича» – сына Игоря, находятся свои резоны (и их Автор учитывает): «То почнутъ наю птици бити въ полѣ половецкомъ». А в метафорическом описании разгрома Игорева войска половцы названы «сватами» на кровавом пиру – какой парадоксальный и емкий образ! Враги-родственники, неразлучные до самого смертного часа, для многих – общего.