Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Среди произведений данного жанра можно выделить, в соответствии с преобладающей тематикой и проблематикой, такие разновидности, как политическое, философское и т. п. завещания. Такое деление в равной мере применимо как к сочинениям «древнерусской классики», так и к вполне современным модификациям жанра. Например, анализируя знаменитое «Поучение» Владимира Мономаха (X–XI в.в.), Д. С. Лихачев выделяет, в качестве доминирующей, его политическую или политико-нравственную составляющую[167]. Примером современного политического завещания можно считать «Памятную записку Пальмиро Тольятти», в которой излагался проект «перестройки» (не-горбачевской), ныне канувший в Лету и вообще мало кому известный[168]. Статью В. И. Ленина «О значении воинствующего материализма» принято было называть его философским завещанием[169]. И т. д. и т. п. Однако чаще все эти многообразные аспекты и лейтмотивы выделимы из целого лишь аналитически, т. е. искусственно. «Духовные завещания» в современном понимании чаще всего – жанр синтетический, общекультурный.

В. С. Соловьев. «Лермонтов» (1899)

Статья Вл. Соловьева о Лермонтове «недаром предсмертная – как бы духовное завещание учителя ученикам»[170]. Это цитата из известной работы Д. С. Мережковского «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (1908–1909), во многом оспаривающей и «поправляющей» суждения Соловьева. (Надо сказать, «поправки» эти в значительной своей части небезосновательны и достаточно убедительны. В особенности те из них, которые отмечают противоречивость художественных явлений, предлагая судить о них не по принципу «или-или», а «и-и». В частности, это относится к оценке творчества Лермонтова, к его со– и противопоставлению с творчеством Пушкина и т. д.).

Соловьев в своей, как считает Мережковский, пристрастной, несправедливой, полной односторонностей статье, тем не менее, нащупал главный нерв современного развития: борьбу традиции христианского смирения с богоборчеством (ярко выраженным у Лермонтова), борьбу «богочеловечества» с ницшевско-лермонтовским «сверхчеловечеством» и «демонизмом». Это последнее, ключевое слово Соловьев без обиняков бросил в лицо Лермонтову и, по Мережковскому, в этом состоит заслуга философа, его завет последующим поколениям. «Ведь спор с христианством – наш сегодняшний неоконченный спор»[171].

Исходная точка зрения Мережковского, «зачинателя новой религии», реформатора христианства, в наши дни уже подвергнута серьезному критическому анализу и оценке[172]. Но вместе с развенчанием этой утопии, естественно, девальвируется и вся та интерпретация «духовного завещания» Соловьева, которая дана Мережковским. К счастью, возможны и другие интерпретации.

Истинный смысл соловьевского завещания, мне кажется, проступит яснее, если попытаться увидеть эту статью в контексте более обширной темы – отношения Вл. Соловьева к идеям Ф. Ницше, его предшественников и последователей. На важность этой связи указывает ряд фактов. Статья непосредственно посвящена Лермонтову, но в сознании ее автора постоянно витает образ Ницше и ницшеанства. Основу статьи составила публичная лекция «Судьба Лермонтова», прочитанная в феврале 1899 года; статья «Лермонтов» опубликована посмертно (1901); зато «фрагменты лекции, посвященные критике ницшеанства, вошли в опубликованную при жизни Соловьева статью «Идея сверхчеловека»[173]. Эта же идея является центральной и в статье «Лермонтов», правда, анализируется она на материале творчества не философа, а поэта.

Уже в двух начальных абзацах текста Соловьев характеризует Лермонтова как русского предтечу Ницше. Вот только обнаружилось это задним числом, в свете наследия немецкого мыслителя. Данные два абзаца – камертон для всего последующего изложения.

Активное проникновение идей Ф. Ницше в Россию началось, как известно, в 1892–1894 годах. Освоение его наследия в различных формах шло по нарастающей вплоть до Первой мировой войны. Для русской культуры, христианской в своей генетической основе, встреча с «антихристом» Ницше была довольно суровым испытанием. Нет ни одного крупного деятеля «Серебряного века», который не отреагировал бы так или иначе, позитивно или негативно, на экспансию ницшеанства.

Знакомясь с работами Соловьева 1894–1899 годов, видишь, как настойчиво стремился он выработать собственное отношение к Ницше и его почитателям в России. Критическая доминанта соловьевской «ницшеаны» совершенно очевидна; для религиозного, христианского мыслителя она была, по сути, предопределенной, вполне предсказуемой. Соловьев пытается расщепить комплекс ницшевских идей, заходя то с одной, то с другой стороны. Его цель – обнаружить в этом целостном образовании наиболее заметные трещины, выявить наиболее уязвимые места. Попытки эти выстраиваются в некий драматичный и по-своему поучительный сюжет.