Эстетика Канта

В период увлечения эстетическими идеями Канта Шил лер в соответствии со своими намерениями стремился обосновать функции искусства как средства разрешения современных поэту политических и социальных противоречий, препятствующих гармоническому развитию чело века. При этом, следуя Канту, Шиллер ко многому подходит со своим собственным мнением, раскрывая смысл отдельных положений философа своеобразно и подчас размывая четкие границы важнейших понятий его эстетики. Шиллер вслед за Кантом признает, что «всеобщий источник всякого, в том числе и чувственного, удовольствия есть целесообразность»[44], а источником эстетического удовольствия является особое удовольствие, которое возникает при восприятии целесообразности вещей. (Правда, в отличие от Канта целесообразность он считал объективной, а не субъективной.)

Так же как и Кант, Шиллер эстетическое подчиняет моральному («пет целесообразности более важной для нас, чем целесообразность моральная, и ничто не может быть выше удовольствия, доставляемого нам ею»[45]). Но Шиллер не согласен с Кантом, который, по его мнению, «выставляет несколько странное утверждение, что всякая красота, подчиненная понятию цели, не есть чистая красота; что, стало быть, арабеска и все подобное ей представляет собой красоту более чистую, чем высшая человеческая красота»[46]. Признавая, что философ справедливо разграничивает логическое и эстетическое, поэт приходит, однако, к выводу, что здесь совершенно неправильно понято существо красоты.

Шиллер стремится не только форму и вызываемое ею чувство бескорыстного удовольствия, по и содержание и вызываемое им чувство целесообразного или морально доброго (в случае восприятия человека) объединить в понятие красоты. В статье «Каллий, или о красоте» поэт подробно аргументирует положение, согласно которому свобода в явлении тождественна с красотой. В применении к человеку это утверждение свидетельствует о том, что Шиллер дополняет Канта, который считал, что объектом эстетического суждения в человеке может быть лишь его фигура. Что же касается оценки внутреннего мира человека, его нравственности, то тут начинается ведомство разума, который один лишь и может оценить степень нравственного совершенства человека, т. е. степень приближения его к идеалу человека вообще. Шиллер же считал, что между нравственным и природным в человеке может быть не только противоречие (это абсолютизировал Кант), что в отдельных случаях они могут совпадать, и человек поступает морально, не насилуя и не принуждая к тому своих природных склонностей и влечений, а на основе свободного согласования их. Отсюда моральный поступок тогда лишь есть прекрасный поступок, когда имеет вид самопроизвольного действия природы. Одним словом, свободное действие есть прекрасное действие лишь в том случае, когда автономия души совпадает с автономией в явлении.

На этом основании максимум совершенства в натуре человека есть его моральная красота, ибо она имеет место лишь тогда, когда исполнение долга сделалось его природой. Что же касается искусства, то в понятие о его красоте Шиллер включает не только форму (как Кант), но и содержание искусства. Для него важно, как и что изображает художник. По Шиллеру, в искусстве «форма прекрасного — только свободное изъявление истины, целесообразности, совершенства»[47].

Однако Шиллер не долго придерживался высказанного здесь мнения. Уже в «Разрозненных размышлениях о различных эстетических предметах» он писал: «Приятное не достойно искусства, а добро во всяком случае не является его целью; ибо цель искусства — развлекать…»[48]. Более того, опираясь на установленные Кантом различия между нравственным и прекрасным, Шиллер пошел даже дальше философа в установлении различных взаимоотношений этих категорий. И в этом отношении он не столько развивал идеи Канта, сколько обобщал практику современного ему искусства. Например, по Шиллеру, возможна полная противоположность категорий нравственного и прекрасного в одном предмете («предмет по внутреннему своему существу может возмущать моральное чувство и, однако, доставлять удовольствие при созерцании, будучи прекрасным»[49]) Кант же, скорее всего, был склонен не противопоставлять нравственное и прекрасное, а проводить между ними аналогию («прекрасное есть символ нравственно доброго»). Поясняя свою мысль, Шиллер приводит пример, который мог бы послужить вполне обычным сюжетом для романа или, скажем, драмы: «Мы можем презирать наслаждения, которые развратник сделал назначением своей жизни, и все же одобрять его ум в выборе средств и последовательность в правилах»[50]. (Эти слова достаточны, например, для общей характеристики образа Дон-Жуана.) Таким образом, Шиллер приходит к выводу, что «вкус и свобода бегут друг от друга и что красота основывает свое господство лишь на гибели героических доблестей»[51].