Эстетика Канта

«Течение событий, — писал Шиллер, — придало духу времени направление, которое все более и более угрожает удалением его от искусства идеала. Это искусство должно покинуть действительность и с достойной смелостью подняться над потребностью, ибо оно — дитя свободы и хочет получать предписание от духовных требований, а не от материальной потребности. Ныне же господствует потребность и подчиняет своему тираническому ярму падшее человечество. Польза является великим кумиром времени. которому должны служить все силы и покоряться все дарования (курсив мой. — М. А.). На этих грубых весах духовные заслуги искусства не имеют веса, и, лишенное поощрения, оно исчезает с шумного торжища века»[54].

И тем не менее именно искусству поэт отводил решающую роль в преодолении этого духа века. Однако рассматривая функцию искусства, Шиллер определял ее в зависимости от принадлежности людей к классам и от уровня их культуры. Несколько схематизируя и утрируя недостатки низших и высших классов, Шиллер утверждал, что «в низших и более многочисленных классах мы встречаемся с грубыми и беззаконными инстинктами, которые…спешат с неукротимой яростью к животному удовлетворению»[55]. Но поэт осуждает и высшие классы. По его мнению, «цивилизованные классы представляют нам еще более отвратительное зрелище расслабления и порчи характера, которые возмутительны тем более, что источником их является сама культура»[56]. Таким образом, заключает Шиллер, и отсутствие культуры, и чрезмерное усвоение ее одинаково плохо, ибо «дитя природы, сбросив оковы, становится неистовым, питомец искусства — становится негодяем»[57].

Здесь явно сказывается руссоистская тенденция осуждения буржуазной формы культуры, которая наряду с прогрессивными чертами действительно оказывалась источником многих социальных противоречий, например между ростом производительных сил и увеличением эксплуатации трудящихся, ростом богатства, а также культуры вообще и тенденцией к материальному и духовному обнищанию населения, ростом возможностей во всех областях общественной жизни и невозможностью их использовать на благо народа. Но эти противоречия, свойственные буржуазному обществу, Шиллером воспринимались как противоречия всякого государства и всякой цивилизации вообще. Отсюда абстрактность критики современного ему общества и отказ от попыток даже представить возможность практического преобразования его в более совершенное общество. Корень зла усматривался в самом прогрессе общества, а не в его исторически обусловленной и преходящей форме.

Но несмотря на это, Шиллер подметил и зафиксировал действительно враждебные искусству конкретные и в основном присущие именно буржуазному обществу особенности. Например, он правильно увидел их в разделении труда и односторонней специализации, достигших именно в капиталистическом способе производства небывалого до сих пор в истории уровня.

Это привело, по мнению поэта, к одностороннему развитию индивидов, ибо «усложнившийся государственный механизм потребовал более строгого разделения сословий и занятий»[58]. В связи с этим Шиллер высказал замечательную мысль, значение которой особенно справедливо для современного буржуазного общества. «Теперь, — писал он, — оказались разобщенными государство и церковь, законы и нравы; наслаждение отделилось от работы, сродство от цели, усилие от награды. Вечно прикованный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком; слыша вечно однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа, и, вместо того чтобы выразить человечность своей природы, он становится лишь отпечатком своего занятия, своей науки»[59].

Но дав столь реалистическую критику отчуждения человека от гармонической деятельности в современном ему обществе, Шиллер не видит реальных путей преодоления этого отчуждения. «Красота должна вывести людей на истинный путь»[60], — таков вывод Шпллера.

Вслед за Кантом поэт ставит определение красоты в зависимость от ее функционального назначения и отсюда стремится вывести общую идею красоты из понятия человеческой природы, вернее, из потребности его в гармонической деятельности как состоянии, наиболее соответствующем этой природе. А так как в условиях односторонности трудовой и научной деятельности такое функционирование возможно, как это установил Кант, в игре, то отсюда, по Шиллеру, «предмет побуждения к игре… в обширнейшем смысле слова называется красотой»[61].