Эстонская новелла XIX—XX веков

Собственно, что знал Нээро о смерти? Разве что унаследовал от предков неясное представление о чем-то необъяснимом, заключающем в себе ужас. Нээро был тогда довольно молодой собакой, он никогда еще не видел мертвого человека. Но ведь он и зайца тоже еще не видел, однако в первый же раз, напав на заячий след, помчался по нему с отчаянным лаем.

А что знал о зайце и вообще о дичи его сородич Ровди, эта маленькая такса, глаза которой едва прорезались, которая только-только начала ковылять и еще никогда не выходила из амбара на свежий воздух? Что знала она о беге? И лаять ей тоже еще не доводилось. И все-таки, когда она засыпала на своей подстилке, все ее четыре лапы внезапно начинали двигаться, как при беге, и она взвизгивала точно так же, как взвизгивал и бежал во сне Нээро, воссоздавая свои охотничьи похождения. Нээро проделывал это постоянно, Нээро постоянно гонял во сне зайцев и всяких иных животных, но у Нээро были соответствующие прецеденты, и на сетчатке его мысленного взора проносились картины, возникали виденные прежде образы с четкими контурами. И он преследовал их с такими до предела напряженными движениями, с такими решительными последними прыжками, что просыпался от этого и вскакивал с отсутствующим взором, не понимая: куда вдруг подевались и зверь, и азартный бег, и поле, и широкий мир?

А вот что мог видеть маленький Ровди, перед глазами которого доселе возникали только пара ножек от сундука, мешок с соломой и несколько удилищ в углу амбара, в чьих ушах звучали лишь ласковые голоса людей да разве что далекое кукареканье петуха за стеною и грохот колес проезжающей телеги?

Мороз пробежал у меня по спине и дыхание перехватило, когда я увидел, как этот маленький, от соска матери щенок, азартно взвизгивая, преследовал во сне воображаемую дичь в соответствующем моменту ритмическом беге. Я словно бы проник в туманные глубины наследственности, однако взор моего разума не мог различить в них те призраки и фантомы, которые в это мгновение спасались бегством от ревностной отваги маленького сосунка.

Но именно этот щенячий сон сделал для меня более понятным отношение Нээро к смерти.

Он подразделял смерть на три категории: одну одобрял, к другой относился индифферентно, третьей ужасался. Разные трупы вызывали в нем и разные чувства. Мне, к примеру, не полагалось умирать. Это было бы ужасно. Павшая в сосняке Пыргуайа лошадь вызвала на морде Нээро выражение какой-то виноватости и угрюмого презрения, которое я замечал у него и позже. Когда я вынужден был застрелить суку Ирми, то Apec, Макси, Илка и Нээро сбежались на встревоживший их выстрел, ведь в таких случаях обычно происходило что-нибудь очень интересное и волнующее. Все они обнюхали Ирми. Apec, Макси и Илка были простыми дворнягами, они понюхали труп, и мир остался для них прежним. Спокойно продолжали они выискивать что-то в кустах и возле картофельных погребов. Нээро же, понюхав, медленно попятился, морда его приняла вид угрюмого презрения и словно бы потускнела. Хвост повис, и Нээро потрусил к дому, будто был чем-то глубоко уязвлен, будто не желал быть причастным к таким вещам, будто он преисполнен омерзения. Это случилось впервые — то, что Нээро ушел от меня домой. Он был уже старым псом, и у него могли сложиться твердые взгляды. Собакам смерть не подходила.

Но чужим кошкам, крысам, белкам, ласкам, хорькам — им она еще как подходила, им она была даже поделом. Когда ему удавалось кого-нибудь из них настичь, глаза его увлажнялись от радости и он мог без устали трясти и трепать их трупики. Исчезновение полевых мышей в собственном желудке Нээро, по-видимому, не связывал со смертью. Он заглатывал их, не кусая, как люди — устриц. И если находил где-нибудь убитого зайца или крота, то его радостное любопытство сразу бросалось в глаза — эти трупы были делом естественным.

К трупам птиц Нээро относился индифферентно. И сдохшая свинья тоже его не заинтересовала, в то время как зарезанная, вероятно, вызвала гастрономические ассоциации и подействовала на слюнные железы. Но он при этом понимал, что ему не к лицу торчать среди дворняжек возле подвешенной за ноги туши; к тому же, по-видимому, сырая свинина была ему и не по вкусу. И все-таки сидел, понурившись, со стыдливым видом, среди прочих собак и оживился лишь после того, как смог отогнать ворон, которые норовили подобраться поближе.

Способность Нээро испытывать при виде некоторых трупов страх перед смертью сближала его с человеком. Из одного и того же первобытного источника получили они это чувство ужаса, оно никем не могло быть обретено эмпирическим путем, так же как и передано по законам наследственности. Умерший уже не может передать потомкам ужас своего последнего опыта. И все же в том, что иная смерть затрагивала Нээро сильнее, чем других собак, я имел возможность убедиться. Не так ли и менее чувствительные люди, лишь мимоходом взглянув на умершего, продолжают идти своей дорогой, другие же — нет. Из чего можно заключить, сколь явно соприкасается здесь общечеловеческое с общесобачьим.