Эта горькая сладкая месть

И оказалась права. На глазах обитателей деревянного барака Алик превратился в кандидата наук. Первую выгоду от этого звания соседи поняли, когда их стали переселять в каменный дом. С бесплатными квадратными метрами в Москве всегда было плохо, а в конце пятидесятых – в особенности. Поэтому комнаты давали неохотно – мужа, жену и ребенка селили на восемнадцати метрах. Два жилых помещения светили только тем, у кого были разнополые дети. Вилка же, к общему изумлению, получила три комнаты. Алик, как кандидат наук, имел право на двадцать дополнительных метров.

Соседи начали уважительно величать молодого мужчину Альбертом Владимировичем.

Вилке завидовали – слишком уж ее мужик отличался от других: не пил, не курил, не ругался матом. Летом никогда не садился с доминошниками или картежниками. Неожиданно Вилка устроилась на работу в ведомственную поликлинику Генерального штаба, ее иногда привозили с работы на черной “Волге”. Местные бабки стали звать девушку Виолеттой Сергевной.

За детьми ходила нянька, молодая краснощекая девица, вывезенная откуда-то из деревни, что тоже казалось странным жителям подъезда.

– Говорить даже не умела как следует, – вздохнула баба Рая, – унитаз первый раз в жизни увидела, до этого по нужде в хлев ходила. И что с ней стало через год – пальто с чернобуркой, ботинки, беретка. Москвичка! Даже сопли перестала кулаком вытирать – платочком кружевным обзавелась. Только я все равно знаю, что она поблядушка.

– Почему вдруг так? – вяло поддержала я разговор, думая, что домработница Павловских мне ни к чему.

– Сама посуди, – усмехнулась бабка. – Аккурат весной, в 59-м году у нас поминки случились. Жуткий случай произошел, вот я и запомнила. Нинка из двенадцатой комнаты из магазина возвращалась. Ее мальчишки-погодки пяти и шести лет увидели мать и побежали через дорогу. А тут откуда ни возьмись – самосвал. Их на глазах у Нинки и убило. Тринадцатое марта было, чертово число. Пятнадцатого хоронили. Народу набежало, уйма! Все плакали, просто убивались, очень жаль было детишек. Пришла и нянька. Я еще обратила внимание, что девчонка то бледнела, то краснела и ушла рано. Виолетте в тот день не моглось, подцепила грипп, а Алика не было в Москве уже почти год. Он уехал по контракту на работу в Заполярье, зарабатывать деньги на кооператив.

Поминки отшумели к ночи. Баба Рая, в те годы еще молодая и крепкая женщина, хорошо поддала. Часа в четыре утра ее стала мучить жажда, и она тихонько пошла на кухню. Из-под двери ванной пробивалась полоска света, слышался осторожный плеск воды. Раиса поглядела в щелку и обнаружила няньку, которая что-то застирывала. Попив воды, полуночница пошла назад, и тут девчонка выскочила из ванной, побежала в комнату. Свет она не потушила, и баба Рая, страшно любопытная, засунула туда нос. Оказалось, нянька застирывала окровавленную простыню. А на полу лежал газетный сверток.

– Знаешь, что в нем оказалось?

– Ну?

– Послед, детское место. Девчонка нагуляла и родила втихаря, а ребеночка небось придушила.

– Господи, почему аборт не сделала?

– Молодая ты, – вздохнула баба Рая, – аборты тогда запрещались, только по болезни делали, без наркоза, жуть!

В смятении баба Рая вернулась к себе. Рассказывать о страшной находке она не стала. Дело подсудное, а лезть в свидетели не хотелось. К утру газетный сверток и простыня исчезли из ванной. Нянька как ни в чем не бывало варила на кухне кашу для Димы и Светы.

– Точно помните, что все происходило в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое марта тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?

– Конечно, Нинкины дети погибли тринадцатого марта, разве такой ужас забудешь?!

В том же тысяча девятьсот пятьдесят девятом году Павловские купили кооператив и съехали.

Нянькины следы затерялись. Правда, уволилась она раньше, где-то весной.

– Семен женился, надежды лопнули, – сплетничала баба Рая, – вот и съехала, чтобы на молодых не любоваться.

– Кто это Семен?

– Хахаль няньки, вот пропасть, никак не вспомню, как ее звали. Шофером всю жизнь прослужил, генерала возил. Работа чистая, опять же паек, зарплата приятная. Вот деревенщина и решила партию составить. Только не вышло. В постели он с ней кувыркался, а замуж другую позвал, честную.

– Может, вспомните имя няни?

– Да никак на ум не идет. Сходи к Сеньке, он точно помнит.

– Он что, тоже здесь живет?

– А где же? Всю жизнь рядом прожили, все друг про друга знаем. На третьем квартирует, в двадцать восьмой комнате.

Я поблагодарила словоохотливую бабульку и полезла наверх.

Семен совершенно не походил на старого деда. Высокий, подтянутый, на голове копна черных как смоль волос, в глазах живой блеск.

– Вы ко мне? – спросил мужчина мягким голосом ловеласа. – Чему обязан?

– Я из муниципалитета, составляем списки старых жильцов.

– Зачем? – удивился мужик.

– Очередников проверяем.

– Ох, милая, – вздохнул Семен, – я уже с 1958 года очередник, и что? Так и помру тут, в бараке. Вон жена моя все мечтала о квартире, а толку? Правда, сейчас имеет отдельную жилплощадь.

– Где? – не поняла я. – И почему вы с ней не поехали?