Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

В 1931 году, когда Таланов достиг пенсионного возраста, Вавилов, от имени Президиума ВАСХНИЛ, обратился с ходатайством о назначении «организатору государственного сортоиспытания, одному из самых крупных наших агрономов» максимальной персональной пенсии. Он подробно разъяснил значение работ Таланова для науки и практики. По тону письма видно, с каким удовольствием он об этом писал: «Для того, чтобы организовать это огромной значимости дело, которое дает прочную научную базу для всего растениеводства СССР, нужно было преодолеть огромные трудности, нужно было убедить архаичную среду научных работников в необходимости коллективного труда по единому плану. Нужна была исключительная настойчивость, исключительная организационная ясность и преданность делу, которые помогли преодолеть все препятствия. <…> В.В.Таланова мы считаем одним из наших самых крупных организаторов-коллективистов в науке, организатором самых крупных коллективных научных работ в Союзе. <…> Оформление достижений в области селекции и растениеводства в СССР, перевод их в практику сельского хозяйства – крупнейшее достижение, которым Советский Союз в значительной мере обязан В.В.Таланову»[286].

Вместо наивысшей персональной пенсии власть наградила 60-летнего ученого арестом, тюрьмой, чудовищным следствием. Из него были выбиты «признания» во вредительстве и имена мнимых сообщников. В их числе – академика Вавилова. Приговор: ссылка на три года в Восточную Сибирь Большие сроки тогда еще давали сравнительно редко.

Из-за болезни ему позволили вернуться за год до истечения срока, но, как пораженный в правах, он не мог жить и работать в столицах. Поселившись в своем родном Нижнем Новгороде (тогда уже городе Горьком), Таланов ответил на милость власти фундаментальным трудом объемом в 30 печатных листов «Пшеница и ее возделывание в СССР и других странах».

Рекомендуя этот труд к печати, академик Вавилов указал, что такого «руководства к возделыванию, к расширению посевов, к регулированию пшеничного производства, комплексного руководства у нас не было». Президент ВАСХНИЛпредлагал издать книгу тиражом не менее 10 тысяч экземпляров (огромный тираж для научного труда). Книга издана не была.

Здоровье Таланова быстро ухудшалось. Ему позволили приехать в Ленинград для лечения, но было уже поздно. В декабре 1936 года его не стало.

«Как дань памяти В.В.Таланову вот уже более 75 лет существует в масштабах страны уникальная Государственная сеть испытания сельскохозяйственных культур, на выводах которой до настоящего времени основывается вся государственная политика семеноводства <…> и все до единого созданные им опытные учреждения: в Каменной степи, в Ставрополе, в Синельниково, в Омске и Майкопе»[287].

О смерти своего члена-корреспондента Академия наук поместила в «Известиях» краткое сообщение. Некролога не появилось. Похороны были разрешены только семейные. Сотрудники пришли на квартиру Таланова отдать ему последний долг, следовать за гробом на кладбище отважились очень немногие. Впереди небольшой процессии шел директор ВИРа и вице-президент ВАСХНИЛ(уже не президент!) Вавилов. Над свежей могилой он сказал проникновенную речь.

Чего не мог ожидать Вавилов, так это заочных встреч с Талановым – в кабинете следователя Хвата, где ему будут предъявлены показания покойного о его вредительской антисоветской деятельности…

3.

Но вернемся в 1925 год.

В Наркомземе и Совнаркоме чиновники корпят над бумагами, превращающими Отдел прикладной ботаники во Всесоюзный институт. Николай Иванович всей душой за расширение работ, но на научной основе, а не в качестве бюрократического «мероприятия». Ему говорят о новых возможностях, сулят златые горы, а пока что глава Отдела и будущего Института прикладной ботаники, словно нищий на паперти, взывает к тому же Ф.Ф.Борисенко: «Ситуация такова: ни хлебэкспертных денег нет, ни элитного фонда нет, ни по станциям субсидий нет, словом, ложись и помирай. Весна, как Вы знаете, уже наполовину прошла, и если через пару недель у нас средств не будет, то посев сорван. Вы, конечно, понимаете наше настроение. Все соображения о расширении площади, всё летит к черту. Паки и паки взываем к Вам с просьбой приложить все старания, чтобы действительно, ни на словах, ни в виде обещания добиться реализации кредитования»[288].

Тем не менее, скептицизм Вавилова начинает таять. 4 марта 1925 года он уже пишет Рудзинскому о предстоящем превращении Отдела прикладной ботаники в Институт: «Это дело встало на рельсы и, по-видимому, осуществится»[289].

4.

Финансовый голод был не самой острой проблемой, с которой столкнулся Вавилов в связи с преобразованием Отдела в Институт.

Вопреки безденежью и прочим невзгодам голодного и холодного времени, в Отделе ему удалось создать атмосферу, в которой люди работали радостно, вдохновенно, с готовностью отдавать все силы общему делу. Отдел стал для сотрудников родным домом. Каждый чувствовал себя причастным к большому общему делу – это наполняло жизнь смыслом.