Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Вавилов помнит сыпавшиеся на него обвинения: отрыв научной работы от практики, игнорирование опытного дела, неправильное районирование хлопчатника, игнорирование местных сортов… Всё чушь, ерунда. Как на него давили при каждом местном неурожае: заменить местный посевной материал лучшими селекционными. Приходилось снова и снова терпеливо объяснять: сорта, лучшие в одних условиях, в других могут быть худшими; достижения мировой селекции надо знать, новые сорта испытывать, вовлекать в скрещивания, но заменять ими сорта, приспособленные к конкретной местности, можно только после многолетних сравнительных испытаний. И он же игнорировал местные сорта!..

Протокол завершается глупейшей отсебятиной Хвата: подследственный просит дать ему возможность хорошенько вспомнить свою «вражескую работу», чтобы рассказать о ней на будущих допросах.

Об этом он должен – просить!\ Верх бессмыслицы. Вот уж в чем его не ограничивали, так в наговорах на себя и своих «сообщников»! Но под протоколом значится: «Записано с моих слов правильно и мною лично прочитано. Н.Вавилов»[823].

То ли спорить уже не было сил, то ли намеренно подтвердил нелепицу, чтобы был виден абсурд всего записанного. А может быть, настолько изнемог от шуток Хвата-Албогачиева, что смутно сознавал, что подписывает…

М.АПоповский недоумевал: «Что его сломило, заставило клеветать на себя и на тех погибших, среди которых были дорогие, близкие ему люди? Можно многое объяснить жестокостью следственного режима… И все-таки я не могу принять такую гипотезу. Ведь под следствием находился Николай Вавилов – бесстрашный путешественник, человек, мужество которого было известно всему миру <…>. Итакой человек сдался, пробыв на Лубянке всего лишь двенадцать ночей?»[824]

Что сказать об этой сентенции?

Во-первых, не двенадцать ночей, а четырнадцать дней и ночей. И не вообще на Лубянке, а на допросах с пристрастием.

Во-вторых, одно дело – отвага свободного человека, вольного в своих решениях и действиях; и другое – физическое и психологическое состояние заживо погребенного узника, отгороженного от внешнего мира, беспомощного и беззащитного.

Перед читателями прошло немало персонажей, попадавших в такое же безвыходное положение. Никому из них (никому\) не удавалось выстоять на так называемом следствии. Кто-то ломался на первом допросе, кто-то выдерживал две-три недели, редко один-два месяца, но результат всегда был один.

«Мне кажется, произошло иное, – развивал собственную гипотезу М.Поповский. – Своим глубоким аналитическим умом Николай Иванович очень скоро понял, что его арест не случайность, а продуманная, согласованная во всех инстанциях акция. В этом прежде всего убеждали многочисленные, сделанные против него показания, которые следователь Хват, как опытный игрок, то и дело выбрасывал перед своим партнером»[825].

Не мелковато ли это глубокомыслие?

Партнерами Хвата были Шварцман и Албогачиев, а не арестант Вавилов. И вовсе не требовался глубокий аналитический ум, чтобы понимать, что его арестовали не по ошибке или прихоти сержанта Свириденко.

Первые «признательные» показания Николая Ивановича были минимальными. Они сводились к тому, что он выполнял задания своего прямого начальника наркома земледелия Яковлева.

При глубоком аналитическом уме Вавилов, возможно, полагал, что, пойдя на такую уступку, может рассчитывать на встречные уступки. Ему, конечно, впаяют срок, но он специалист высокого класса, его можно использовать для страны и науки. Значит, вышлют куда-нибудь в глушь, где он будет работать, как Писарев, Максимов, Таланов… Вернуться к работе – это главное. Столько еще недоделано, недодумано, ненаписано!.. Из всего, что мы знаем о Николае Ивановиче, такой ход его мыслей представляется наиболее вероятным.

Если были у него такие надежды, то они развеялись на следующий же день, когда рано утром его снова привели на допрос. Не к Хвату, а к Албогачиеву.

Хват отсыпался, а обвиняемому давать отдыха было нельзя.

В круге седьмом Действие третье

1.

Что Албогачиев творил в тот день с Николаем Ивановичем, мы не знаем. Протокола нет. Известно только, что было два допроса – дообеденный и послеобеденный. Аппетит у «нацмена» был отменный, не жертвовать же обедом!

Судя по таблице начальника тюрьмы Миронова, ночного допроса после двух дневных не было. Не исключено, что Албогачиев так разделал обвиняемого, что выводить его из камеры в ту ночь было невозможно.

26-го Николай Иванович опять у Хвата – сперва днем, затем ночью. Протокола нет…

Как это понять?