Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Вопреки этой диктатуре, большинство научно-популярных журналов и отделы науки многих газет делали немало для популяризации истинных достижений биологии.

Прямой критики Лысенко и его «теорий» не допускалось. Невозможно было положительно оценивать работы Менделя, Моргана и других основоположников генетики. Но, не называя запретных имен, не употребляя понятий «ген», «генетика», можно было рассказывать о нуклеиновых кислотах как носителях наследственной информации; о хромосомах, в которых сосредоточены нуклеиновые кислоты; о синтезе белка по программе, записанной в нуклеиновых кислотах; и о многом другом, что говорило об успехах классической генетики и посрамлении «мичуринцев». Я старался использовать каждый случай, чтобы рассказать читателям об этих достижениях: в то время они были свежей научной сенсацией.

Под Новый 1963 год я окончательно порвал с инженерной специальностью, так как был принят в штат редакции серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия». Мне поручили раздел биографий ученых.

Заведующий серией ЖЗЛЮрий Николаевич Коротков носился тогда с идеей перспективного плана, причем составление его он хотел поставить на научную основу – так, чтобы за обозримый период времени, скажем, за пять лет, дать круг чтения по всей мировой истории и культуре. Это означало, что из необозримого моря имен великих людей требовалось отобрать 120–150 с таким расчетом, чтобы покрывались все основные исторические эпохи, все крупные страны мира (или хотя бы все регионы), все основные области культуры…

Надо было, конечно, соблюсти определенный минимум конъюнктурных требований, без чего план не утвердили бы высшие инстанции. Древность не должна была преобладать над современностью; не меньше половины героев будущих книг должны были представлять Россию, а из этой половины – около половины советский период; революционеров должно было быть не меньше, чем писателей, и до половины революционеров должны были представлять так называемую ленинскую гвардию.

К счастью для меня, такие соображения меньше всего касались раздела ученых. В нем следовало представить все основные направления науки: физика, математика, химия, биология, науки о Земле. Но такое требование трудно назвать конъюнктурным.

Из затеи с перспективным планом ничего не вышло и, по-видимому, не могло выйти. Написание полноценной научно-художественной биографии – задача слишком сложная, чтобы производство таких книг можно было поставить на поток. Но когда я пришел в редакцию, составление перспективного плана шло полным ходом, и мне пришлось включиться в эту работу. Списки видных ученых по основным разделам науки были составлены моим предшественником, но это было самое простое. Главное состояло в том, чтобы по каждой науке из десятков имен выбрать пять-шесть, как теперь говорят, наиболее знаковых. Произвол должен был быть сведен к минимуму, поэтому мне приходилось консультироваться по каждому разделу с видными специалистами, чьи мнения и должны были служить основанием для предпочтения одних имен перед другими.

Я, естественно, показывал ученым те разделы плана, которые были близки их специальности. И тут я столкнулся с поразительной закономерностью. Почти каждый, кому я показывал «его» раздел плана, спрашивал: почему в списке нет Николая Ивановича Вавилова?

Я объяснял, что имя Вавилова стоит в списке биологов, а сейчас я хочу получить консультацию в области химии (или математики, медицины – в зависимости от специальности консультанта), но на это я слышал в ответ: «В первую очередь вы должны издать книгу о Николае Ивановиче Вавилове!»

Особенно памятна мне короткая встреча в Президиуме Академии наук с Дмитрием Ивановичем Щербаковым, академиком-секретарем Отделения наук о Земле. Я попал к нему в неудобное время: его вызвали на какое-то неожиданное совещание, и он не мог уделить мне больше двух-трех минут.

Бегло просмотрев список географов и геологов, Щербаков строго спросил:

– Почему нет Вавилова?

Я ответил, что Вавилов стоит в разделе биологов.

– Почему только биологов? – еще строже спросил Щербаков. – Это крупнейший географ двадцатого века. Он не просто ездил в экзотические страны за редкостями, а теоретически предсказал, где и что можно найти!

Не менее памятен для меня, хотя и в несколько ином аспекте, разговор с Семеном Романовичем Микулинским, историком биологии, заместителем директора Института истории естествознания и техники. Идею перспективного плана он полностью одобрил и заметно оживился, увидев в списке биологов имя Вавилова.

В кругах биологов это имя было своего рода паролем. На сакраментальный вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» – оно давало четкий ответ. Хотя Вавилов был посмертно реабилитирован еще в 1955 году, наука, отстаивая которую он погиб, – генетика, – оставалась фактически запретной.