Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Около года я писал «в стол», проходя вместе с моим героем по путям познания, по каким сам он шел в пору своего ученичества и построения своих основных научных теорий. Я старался уже в первой части книги прорисовать глубокое различие между умозрительной эволюционной концепцией

Ламарка, на которой базировался Лысенко, и эволюционной концепцией Дарвина, углубленной и уточненной на основе законов генетики, – на ней базировался Вавилов и другие «менделисты-морганисты». Ученичество Вавилова, выработка им своих научных позиций были удобной сюжетной канвой, на которую я нанизывал «драму идей» вокруг механизмов эволюции и законов наследственности, как эта драма разыгрывалась в истории биологии.

Вторая часть книги естественно отводилась основным теоретическим работам Вавилова, базировавшимся на предшествовавшем развитии науки, в особенности его закону гомологических рядов в наследственной изменчивости и теории центров происхождения культурных растений.

Мне стало ясно, что эти открытия поставили Вавилова в ряд величайших биологов мира, таких как Линней, Мендель, Морган, и я старался показать, что во включении его в этот ряд нет никакого преувеличения.

Закон гомологических рядов вводил порядок во внутривидовую изменчивость культурных растений. Он позволял предсказывать наличие вполне определенных, хотя еще не известных науке форм. Этот закон не случайно сопоставляли с периодическим законом Менделеева, предсказавшим нахождение новых химических элементов с заранее известными свойствами.

Теория центров происхождения шла еще дальше: она показывала, в каких районах земного шара сосредоточен основной генетический потенциал видов и внутривидового разнообразия культурных растений, то есть где следует искать недостающие формы.

Третья часть книги – ее еще предстояло писать – была посвящена экспедициям Вавилова, в которых он блестяще подтвердил и уточнил свои теоретические концепции, собрал богатейшую в мире коллекцию культурных растений и затем использовал ее для создания теоретических основ селекции.

Четвертая часть должна была повествовать о генетических дискуссиях, аресте и гибели Вавилова.

Так, уже в процессе работы над книгой, складывался ее общий план.

5.

Был написан первый вариант двух первых частей, когда произошли события, заставившие меня заново вернуться к вопросу о публикации книги.

В октябре 1964 года внезапно был снят со всех постов Н.С.Хрущев, а уже на следующий день стало известно, что одним из пунктов обвинений против него значилась «односторонняя поддержка Т.Д.Лысенко». Тотчас в печати – научной и общей – словно прорвало плотину. Полился целый поток критических статей, и в течение двух-трех месяцев от «мичуринского» учения не осталось камня на камне. Говорили, что Лысенко жаловался самому А.Н.Косыгину, ставшему после Хрущева главой правительства, но тот ему сказал:

– В печати идет дискуссия о биологии. Я слежу за ней с интересом. Вы тоже можете принять в ней участие.

Но без поддержки свыше Лысенко дискутировать не умел.

Вскоре Институт генетики Академии наук, возглавлявшийся Лысенко с 1940 года, то есть со времени ареста Вавилова, был закрыт. Вместо него был создан Институт общей генетики имени Н.И.Вавилова во главе с крупным генетиком Н.П.Дубининым. Было принято решение о пересмотре программ обучения биологии в школах и вузах. Было сделано и многое другое.

Падение Лысенко поставило меня в очень своеобразное положение: моя будущая книга, с первых страниц рассказывавшая правду о Менделе, Моргане, основных законах генетики, и уже по одному этому совершенно непроходимая, вдруг превратилась в конъюнктурно выигрышную! Велик был соблазн форсировать ее окончание, тем более что в воздухе ощущалось: весь этот «либерализм» ненадолго!

Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я решил продолжать работу как будто ничего не случилось. Однако сознание того, что книга может быть опубликована, автоматически включило внутреннего цензора. Впереди было самое главное – описание биологических дискуссий. Я понимал, что если в печати дозволяется критиковать сегодняшнего Лысенко, фальсифицирующего опыты по получению жирномолочной породы скота, то это вовсе не значит, что мне позволят раскрыть историю того, как советский строй вырастил Лысенко и наделил его беспрецедентным могуществом, позволил ему разгромить науку, отправил на эшафот десятки лучших ученых страны.

В 1966 году в двух номерах алма-атинского журнала «Простор» (№№ 7–8) появилась документальная повесть Марка Поповского «1000 дней академика Вавилова». В ней эта трудность была ловко обойдена: автор изобразил дело так, будто в возвышении Лысенко был повинен не советский строй и не лично товарищ Сталин, а сам Николай Иванович Вавилов. Концепция подтверждалась селективно подобранными цитатами, но это была неправда, для меня такой подход был неприемлем.