Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Но всё это были пустяки. Главное – «сборы образцов пшениц, ячменей росли с каждым днем. Прибавлялись замечательные находки, значительно расширяющие наше представление, заставившие переработать заново классификацию мягких пшениц».

Правда, персидской пшеницы, как мы уже знаем, Вавилов в Персии не обнаружил. Но эта неудача не могла его обескуражить. Только пшениц он собрал в Иране больше пятидесяти разновидностей, а каждая разновидность состояла из многих рас и сортов. Такое разнообразие форм на небольшой территории «не снилось нашим мудрецам», как, вспоминая реплику Гамлета, написал однажды Вавилов по другому поводу. В 1922 году, читая вышедшую годом раньше монографию по пшеницам британского ученого Джона Персиваля[85], Вавилов заметил: «Это крупнейший труд за два столетия. Но наша лаборатория может прибавить к нему еще столько же». Прибавить столько же он мог, в частности, благодаря материалам иранской экспедиции.

Самым интересным было то, что поразительное разнообразие форм пшеницы на полях Персии распределялось неравномерно: оно заметно возрастало с продвижением на юг, к древнейшим очагам земледелия.

3.

Вдвоем с армянином-переводчиком они дошли до Керманшаха, здесь проходила линия фронта.

Как нарочно, за передним краем турецких войск был район, где немецкий исследователь Котчи обнаружил дикую пшеницу. Вавилов загорелся желанием собрать образцы дикого родича главного хлеба Земли! Устоять перед таким соблазном было просто невозможно, но путь преграждали турецкие траншеи.

Вавилов обратился за помощью к командованию русских войск. Он был столь настойчив и красноречив, что командир согласился выделить ему до полусотни казаков сопровождения для проникновения на 40–50 километров за линию фронта. Удалось найти проводника, который взялся – за хорошую плату – провести отряд по одному ему известным тропам. Всё было подготовлено, наутро должны были выступать. Но ночью проводник сбежал. «Как водится», – саркастично заметил Вавилов, но не уточнил, получил ли проводник плату вперед. Собрать дикую пшеницу не удалось.

Вавилов двинулся в горный район Сильвар – обиталище курдов, ютившихся в характерных кибитках: тяжелых, приземистых шалашах, без окон, с проемами вместо дверей.

Поля пшеницы здесь были засорены многолетней рожью. Чем выше поднимался караван, тем становилось прохладнее; и тем гуще пшеницу засоряла рожь. Еще выше, где климат для пшеницы становился слишком суровым, рожь полностью вытесняла ее из посевов, то есть из сорняка превращалась в хлебную культуру…

У путешественника возникла дерзкая мысль – двинуться дальше на юго-восток, в долину Тигра и Евфрата, к древнейшему очагу земледелия. Там он рассчитывал найти разгадку многих загадок, связанных с происхождением пшеницы и других культур. Но военное счастье изменило русским войскам. Началось отступление. Вавилову пришлось повернуть на Тегеран.

Опять навалился тяжелый зной, но дороги стали более сносными, передвижение ускорилось. Однако здесь хозяйничали басмачи. Переводчик отчаянно трусил, и неспроста: что стало бы с ним и его имуществом, если бы попали они в руки разбойников!

С басмачами они, к счастью, не встретились. Объяснялось это, скорее всего, тем, что растения можно было собирать только днем; изнемогавшие от 50-градусной жары путники едва держались на ногах, зато дороги были совершенно пустынны. Разбойники выходили «на дело» по ночам, когда двигались торговые караваны. Днем они предпочитали отдыхать где-нибудь в тенистой балке у ручья. Тем не менее, от путников требовалась предельная бдительность. Вавилов несколько раз менял маршрут, узнав, что впереди появились какие-то подозрительные всадники.

Тегеран был забит русскими войсками, местное население настроено враждебно, порой вызывающе. С тех пор как стали приходить вести о поражениях русских, от заискивающего подобострастия не осталось следа. Вавилов ходил по улицам и переулкам, пытаясь устроить караван на ночлег, но это оказалось очень непросто.

Во враждебности к кафирам – неверным – особенно упорствовали мусульманские муллы, чье влияние на людей было очень велико. Вавилова не покидало ощущение опасности. Невольно вспоминалось, что когда-то здесь был растерзан религиозными фанатиками русский посол Александр Сергеевич Грибоедов…

В глухом переулке рядом с Вавиловым вдруг упал тяжелый кирпич, брошенный откуда-то сверху; несколько осколков впилось в голенище сапога. Второй кирпич просвистел у виска. Он инстинктивно бросился в сторону, потом вперед, через несколько минут вновь оказался на людной улице…

В Тегеране Вавилов смог, наконец, распрощаться с вороватым переводчиком. Искать замену не стал: его собственные знания персидского языка (фарси) к этому времени настолько улучшились, что он уже мог обходиться без переводчика.