Эта прекрасная тайна

Он повернулся и с удивлением увидел, что другие монахи стоят полукругом у него за спиной. Словно хор, собирающийся исполнить рождественскую песню. Пришли все верные, но не радостные и торжествующие. Скорее мрачные и расстроенные[59].

Но так или иначе, они пошли с ним. Не оставили настоятеля в одиночестве. Господь смилостивился.

Рядом с ним оказался брат Люк, ключ чуть подрагивал в его руке.

– Дай его мне, сын мой.

– Но это моя работа, отец.

Бум!

Бум!

Бум по двери!

Отец Филипп протянул руку.

– Я возлагаю твою работу на себя, – сказал он и улыбнулся встревоженному молодому монаху.

Дрожащими руками брат Люк отстегнул тяжелый металлический ключ и протянул его настоятелю. После чего отступил.

Отец Филипп нетвердой рукой отодвинул щеколду. Попытался вставить ключ в замок.

Бум!

Бум!

Он поднял другую руку, направляя, выравнивая ключ.

Бум!

Ключ вошел в замок, и настоятель повернул его.

Стук прекратился. Тот, кто стучал, услышал сквозь грохот слабый металлический щелчок замка.

Дверь открылась.

Солнце уже почти село, и на землю опустились сумерки. Туман сгустился еще больше. Сквозь приоткрытую дверь из монастыря наружу проливался свет, но внутрь никакого света не попадало.

– Oui? – сказал настоятель, жалея, что его голос звучит не так твердо и уверенно, как ему хотелось бы.

– Отец Филипп?

Голос вежливый, уважительный. Бесплотный.

– Oui, – ответил настоятель все еще чужим голосом.

– Позвольте войти? Я проделал немалый путь.

– Кто вы? – спросил настоятель.

Вопрос казался разумным.

– Какое это имеет значение? Неужели вы не впустите человека в такой вечер?

Ответ тоже казался разумным.

Но разум не был сильной стороной гильбертинцев. Страсть, прилежание, преданность. Музыка. Но вероятно, не разум.

И все же настоятель вынужденно согласился: голос прав. Теперь он не мог закрыть перед ним дверь. Слишком поздно. Когда дверь открылась, то, что находилось снаружи, не могло не войти.

Настоятель отступил в сторону. Услышал, как за его спиной подались назад братья. Краем глаза увидел, что два человека остались на своих местах.

Старший инспектор Гамаш и его инспектор Бовуар.

Из-за двери появилась нога. В хорошей обуви из черной кожи, заляпанной грязью и с прилипшим к ней обрывком яркого опавшего листа.

Человек был строен, среднего роста, чуть ниже настоятеля. Глаза светло-карие, волосы каштановые, кожа бледная, разве что чуть порозовевшая от холода.

– Merci, mon père. – Человек втащил за собой большую сумку, а потом повернулся к настоятелю. Улыбнулся искренне, в полный рот. Не от радости, а от удивления. – Наконец-то я вас нашел, – сказал он.

Ни красотой, ни уродливостью он не выделялся. И казался бы непримечательным, если бы не одно: его одежда.

Монашеская мантия. Но если гильбертинцы носили белый стихарь на черном, то у него черная мантия надевалась поверх белого.

– Пес Господень, – прошептал один из монахов.

Гамаш повернулся, чтобы увидеть, кто это сказал, и заметил, что у всех монахов рты чуть приоткрыты.

– Мы больше не пользуемся этим термином, – сказал новоприбывший, оглядывая собравшихся перед ним. Улыбка его стала еще шире. – Чтобы не отпугивать людей.

Голос его звучал приятно.

Гильбертинцы неулыбчиво смотрели на него.

Наконец незнакомец повернулся к отцу Филиппу и протянул ему руку, и настоятель пожал ее. Молодой человек поклонился, потом выпрямился:

– Меня зовут брат Себастьян. Я приехал из Рима.

– Сегодня? – спросил настоятель и тут же пожалел, что задал такой глупый вопрос. Но он не слышал ни звука самолета, ни моторной лодки.

– Я прилетел из Рима утром, а потом добирался сюда.

– Но как? – спросил настоятель.

– На байдарке.

Отец Филипп так удивился, что у него слегка отвисла челюсть.

Брат Себастьян рассмеялся. Приятным, как и все в нем, смехом.

– Я знаю. Не самая моя блестящая идея. Маленький самолет доставил меня на ближайшую посадочную полосу, но туман настолько сгустился, что никто не рискнул довезти меня до вас, так что я решил доставить себя сам. – Он посмотрел на Гамаша, растерянно помолчал и снова перевел взгляд на настоятеля. – Вы оказались гораздо дальше, чем я думал.

– И вы гребли весь путь? От самой деревни?

– Да.

– Несколько миль. Откуда вы вообще знали, куда плыть?

Настоятель призывал себя к спокойствию, но не мог остановить поток вопросов.

– Мне подсказал лодочник. После трех бухт я должен был свернуть в четвертую. – Судя по его виду, такие инструкции доставили ему удовольствие. – Но туман сильно сгустился, и я уже боялся, что совершил роковую ошибку. Но тут я услышал колокола и поплыл на звук. А сворачивая в бухту, увидел ваши огни. Вы себе не представляете, как я рад, что нашел вас.

«У него и в самом деле довольный вид, – подумал Гамаш. – Да что там довольный – счастливый». Гость продолжал разглядывать монахов так, будто сам к ним не принадлежал. Словно никогда прежде не видел монаха.

– Вы прилетели из-за приора? – спросил отец Филипп.

И тут Гамаша посетило прозрение. Он шагнул вперед, но слишком поздно.

– В связи с его убийством? – спросил настоятель.

Человек, тосковавший по великому молчанию, сказал чересчур много.