Эта прекрасная тайна

– Вы сказали все приору в надежде спасти монастырь, но вместо этого отправили его на смерть. – Бовуар говорил обыденным тоном. – А теперь прячетесь здесь и делаете вид, будто ничего не случилось.

Бовуар повернулся и взял старый чертеж.

– Скажите мне, брат Раймон, что, по вашему мнению, случилось в саду?

Губы монаха беззвучно зашевелились.

– Скажите.

Он уставился на монаха, но тот закрыл глаза.

– Говорите! – потребовал Бовуар.

И услышал тихое бормотание:

– Радуйся, Мария, благодати полная…

Брат Раймон молился. О чем он молится? О том, чтобы приор восстал из мертвых? Чтобы трещины в фундаменте затянулись?

Глаза монаха открылись, и он посмотрел на инспектора с таким смирением, что Бовуару пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. На него смотрели глаза его бабушки. Терпеливые и добрые. И всепрощающие.

Бовуар понял, что брат Раймон молится о нем.

Арман Гамаш неторопливо закрыл последнюю папку. Он перечитал ее дважды, каждый раз задерживаясь на одной фразе в отчете коронера.

Жертва, брат Матье, умер не сразу.

Они, конечно, уже знали об этом. Они видели, что он уползал с места, где получил удар, пока уползать дальше стало некуда. А потом умирающий сложился в позу эмбриона. Принял ту самую форму, которую вынашивала его мать. Которую она убаюкивала, когда он, голый и орущий, появился в мир.

А вчера Матье снова принял форму эмбриона, но уже покидая мир.

И Гамаш, и все остальные следователи, и, вероятно, настоятель и монахи, молившиеся над телом, понимали, что брат Матье умер не сразу.

Но они не знали, сколько он умирал.

А теперь это стало известно.

Старший инспектор Гамаш встал, взял папку и вышел из кабинета приора.

– Инспектор Бовуар, – повысил голос суперинтендант Франкёр, – мне нужно поговорить с вами.

Бовуар сделал еще несколько шагов по коридору подвала, потом повернулся.

– А чего вы от меня ожидали? – спросил он. – Чтобы я позволил ему врать? Мы расследуем убийство. Если вам не нравится, что вылезает столько грязи, тогда отойдите в сторону и не мешайте.

– Грязь меня не волнует, – сказал Франкёр жестким, но ровным голосом. – Я просто не предполагал, что вы будете вести дело подобным образом.

– Правда? – проговорил Бовуар с откровенным презрением, не желая больше прятать его. – А как, по-вашему, я собирался его вести?

– Как мужчина без яиц.

Это так удивило Бовуара, что он не нашел подходящего ответа. Он уставился на Франкёра, который прошел мимо него и начал подниматься по лестнице.

– И что это должно означать, черт подери?

Франкёр остановился спиной к Бовуару. Потом повернулся. Серьезно посмотрел на Бовуара:

– Лучше вам не знать.

– Нет, скажите.

Франкёр улыбнулся и двинулся дальше вверх по лестнице. Секунду спустя Бовуар сорвался с места и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вдогонку суперинтенданту.

Франкёр открыл дверь в тот момент, когда Бовуар поравнялся с ним. Они услышали стук подошв по каменному полу Благодатной церкви и увидели старшего инспектора Гамаша – тот целеустремленно направлялся к коридору, ведущему в кабинет и сад настоятеля.

Словно по обоюдному согласию, Бовуар и Франкёр стояли молча, пока дверь в коридор не закрылась и звук шагов не затих.

– Скажите мне, – повторил Бовуар.

– Предполагается, что вы – опытный следователь Квебекской полиции. Так что догадайтесь сами.

– Предполагается? – проговорил Бовуар в удаляющуюся спину. – Предполагается?

Это слово гулко разнеслось по церкви, усиливаясь, отражаясь от стен и возвращаясь к Бовуару, но, видимо, не достигая ушей Франкёра.

Глава двадцать третья

– А вот и вы, старший инспектор.

Брат Симон вышел из-за стола, протягивая руку. Гамаш пожал ее и улыбнулся. Интересно, какие изменения в человеке может произвести обычная курица.

«Ду-да, ду-да».

Гамаш вздохнул про себя. Надо же: здесь звучало столько божественной в буквальном смысле слова музыки, а у него в голове засела песенка петушка «Кемптаунские гонки».

– Я собирался вас искать, – продолжил Симон. – Ваша бумага готова.

Брат Симон передал старшему инспектору пожелтевший пергамент и улыбнулся. Улыбка на его лице никогда не казалась уместной. Но сейчас выглядела естественной.

Правда, через секунду лицо монаха приняло обычное строгое выражение.

– Merci, – сказал Гамаш. – Очевидно, вам удалось сделать копию. Вы не начали перевод невм в ноты?

– Нет. Собирался заняться этим сегодня попозже. Я мог бы попросить помощи кого-нибудь из братьев, если вы не возражаете.

– Конечно, – согласился Гамаш. – Чем скорее, тем лучше.

И опять брат Симон ухмыльнулся:

– Я думаю, что наши с вами представления о времени слегка расходятся. Мы здесь имеем дело с тысячелетием, но я постараюсь закончить быстрее.

– Поверьте мне, столь долгое наше пребывание здесь станет для вас слишком большой обузой. Вы не возражаете? – Гамаш показал на удобное кресло, и секретарь настоятеля кивнул.

Они сели друг против друга.

– Пока вы работали над этим, – Гамаш приподнял руку с листком, – вам не удалось перевести хоть немного латинского текста?

Брат Симон слегка скривился:

– Я не большой специалист в латыни. И подозреваю, что тот, кто писал, тоже.