Эта сладкая голая сволочь

Теперь все вышеизложенное (а особенно последнее соображение) мне каждый божий день заново издевательски разъясняет моя новоиспеченная родственница – ведьма-свекровь. И делает это она всегда одним и тем же способом – подвозит меня, беспомощно сидящую в инвалидном кресле, но не сломленную духом, к большому старинному зеркалу и оставляет надолго одну, предоставляя возможность, как она говорит, «созерцать адскую штучку в облике корявого отродья». И удивляется, как это ее сыночек сразу не распознал во мне шизофреничку, – от меня этим, по ее словам, за версту разит. А все дело в его комплексах – всю жизнь, дурачок, считал, что его не может полюбить нормальная женщина...

При этом она каждый раз не забывает напоминать мне, что «аристократок по мужу не бывает, а бывают только выебанные мужем-аристократом плебейки...»

Ха! Как бы не так! Я отвечаю ей (мысленно, так как говорить мне сложно – язык распух) на это, что она больше похожа на пьяную педикюршу, чем на графиню.

Просто она мне завидует – несмотря на неподвижность, привлекательность моя ничуть не пострадала, и даже в таком состоянии я их все равно всех переиграю – следующая операция по изведению этого рода уже начинает зреть в моей гениальной голове. Старая каша сварена и съедена. Может быть, я объелась самую малость. Но с моей идеальной фигурой не нужно бояться пары лишних килограммчиков. К тому же ложечка, волшебная серебряная ложечка, при мне. Старуха может выебать мое кресло, но она не доберется до моих мозгов. А если ей нравится нюхать мои испражнения, то пусть.

Теперь я начну именно с нее, со старой карги. А если ДНК не подтвердит нашего родства с папочкой, заживу с ним полноценным аристократическим семейством после его выхода из тюрьмы. И никакая ведьма нам больше помешать не сможет.

На любую проблему можно смотреть по-разному – видеть в ней всего лишь проблему или суметь усмотреть в любой проблеме массу возможностей.

Недаром я посвятила его в самую суть чувственности! Все равно он теперь без меня жизни не мыслит!

А что касается того скрюченного чудовища, которое отражается в их загаженном мухами зазеркалье, с атрофированными ножками, несоразмерно большой головой с раздутыми губами, пускающими слюни, и бессмысленным взглядом, то мне нет до него никакого дела. Убила бы это чучело, если бы могла, чтобы не мешало мне наслаждаться своим совершенством...»

Я поставил жирную точку – «шедевр» был закончен. Оставалось подобрать эпиграф.

Порывшись в электронных записных книжках, я раскопал искомое достаточно быстро. Мой любимый Грошек меня не подвел. «Литераторы – это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни своими фантазиями...» – поставил я в верхнем углу первой страницы. В конце же, искренне полагая, что читать гораздо труднее, чем писать (по крайней мере, для меня), я поблагодарил будущего читателя за долготерпение, позволившее ему дочитать опус до конца.

Теперь можно было отложить эту галиматью на пару недель – отлежаться, потом пробежать свежим глазом, исправить очевидные несуразности и отправить агенту.

Глава 21 «Писанина заняла у меня почти неделю, позволяя хотя бы на время...»

Писанина заняла у меня почти неделю, позволяя хотя бы на время, проводимое за компьютером, отвлекаться от собственной ситуации. Я просто переключал мозг на соседнее реле. Единственной моей связью с прошлой жизнью была Карвалиха, которой я регулярно звонил справиться о состоянии Додика.

Сволочь первые два дня отказывалась есть и орала ночами благим матом, требуя взять его в постель, что было чуждо традициям португальских матрон. Карвалиха сопротивлялась сколько могла, но в результате Пришелец победил и женщина сдалась ему на милость. Теперь она щебетала и присюсюкивала: тварюга волшебная спит у нее на голове и, милашка, вылечила ее от мучившей несколько месяцев мигрени.

Сегодня она сообщила мне нечто неожиданное. Видела, мол, вашу чикиту и даже говорила с ней.

Страшно напрягшись, я поинтересовался, как это случилось. Оказалось, Карвалиха шла ко мне убирать квартиру, а девушка сидела в скверике, напротив подъезда, как она уточнила, очень грустная.

Общительная Карвалиха подошла поздороваться, и они перебросились парой ничего не значащих слов. Нина про меня не спросила, да Карвалиха ничего и не знала, включая место моего пребывания. Зато спросила про кота, почему я его с собой не взял. На что добрая женщина ответила, что там, куда я уехал, для животных очень долгий карантин и что у меня не было другого выхода.

Это меня потрясло. Сразу представил себе трогательный замерзший Нинин силуэт на лавке (как на плахе), среди вороха давно опавших листьев, и в сердце мое вновь впилась игла. Я ведь отдавал себе отчет в том, что я в ее глазах струсивший слабак, заслуживающий презрения. Да и в своих глазах – тоже. Отсиживаюсь тут, рассказывая самому себе сказки, нет чтобы просто посмотреть в глаза любимой женщине.