Эта смертельная спираль

На улице только рассвело. Из тонированных окон джипа виднеются заросшие травой поля, которые тянутся до самого горизонта. Мозг наконец начал привыкать к отсутствию зрительного модуля, и мне даже приятно рассматривать окружающий нас пейзаж. Вокруг нет ни одного дома, ни воронки, ни ржавой машины, ни единого признака того, что кто-то жил здесь до чумы. Извилистая темная и пустая полоса шоссе тянется на многие километры, пока мои глаза не перестают различать ее вдали.

– Мне не стоило останавливаться здесь на ночь, – говорю я. – На трассах опасно. По ним ездят одичалые, охотясь на людей. Надо было поискать какое-то укромное место.

Коул, прерывисто выдыхая, медленно садится и прислоняется к двери джипа. Повязка на животе потемнела от засохшей крови, а под глазами все еще огромные мешки, но, судя по виду, ему лучше, чем вчера. Он внимательно осматривает меня, от грязных сапог, в которых я спала, до спутанных волос, разметавшихся вокруг лица. Я жду, когда Коул спросит, как мы оказались в объятиях друг друга и почему я звала его по имени, но он просто указывает на мое запястье.

– Как твоя рука?

Я удивленно опускаю глаза.

– Моя рука? Нормально. А ты как? Это ведь тебя подстрелили. Ты получил пулю за меня, помнишь?

Улыбка появляется на его губах.

– Когда ты так говоришь, мне кажется, словно я герой.

– Да, но давай постараемся свести героизм к минимуму. Ты чуть не погиб из-за меня. Наверное, тебе лучше пока не двигаться.

– Я в порядке.

– Кто бы сомневался, солдат, – приподняв бровь, говорю я.

Он пожимает плечами и отклеивает повязку с живота.

– Можешь убедиться сама.

– Коул, не надо… – начинаю я, но тут же смолкаю, когда повязка открывает рану.

Под ней серебро.

Кожа вокруг раны зажила, не оставив и следа заражения, и пулевое отверстие теперь выглядит так, словно его закрыли металлом. Вокруг него переливаются серебряные прожилки, похожие на вены. Они тянутся к сверкающей серебряной заплатке, закрывающей место, где еще несколько часов назад была пульсирующая окровавленная плоть.

Это наносетка. Еще один миф. Об этом алгоритме шептались на форумах «Небес» и поговаривали, что уже создано несколько прототипов. Сетка с микроскопическими ячейками, которая укрывает все тело человека, изменяется или разрастается по одной команде. Заплатка на животе Коула – это не плоть, а выращенная за ночь сеть каналов, по которым начнут поступать его собственные клетки, залечивая рану. Со временем серебро уменьшится до пятнышка и сменится живыми и дышащими тканями тела.

Но наносетка может не только великолепно заживлять раны Коула. Ее можно использовать для отращивания конечностей, как потерянных, так и совершенно новых. С помощью этого модуля можно отрастить экзоскелет и глаза на затылке. А если найти нужный код, то и крылья.

– У тебя есть наносетка? – выдыхаю я. – Черт возьми, кто ты такой, Коул?

Он переводит взгляд на свою рану.

– Я очень дорогое оружие.

Что-то в его голосе останавливает меня от дальнейших расспросов. Нотка боли, которая вызвана не блестящей раной на его животе, а тем, как Коул произносит слово «оружие», словно он вещь. Инструмент, у которого нет своего разума, а не человек со своими мыслями и чувствами. Еще в хижине он сказал мне, что ученые в «Картаксе» сделали его таким, но теперь я в этом сомневаюсь.

Потому что в мыслях всплывают папины слова из записки, оставленной мне: «Он невероятно мощное оружие».

А что, если папа сделал это с ним?

Я прислоняюсь к дверце джипа и провожу рукой по волосам, пытаясь распутать колтуны. Перед глазами встает фотография из папки Коула. Одно дело решиться стать тайным агентом, но совсем другое – когда тебя заставляют это сделать в детстве.

– Наносетку вживил тебе папа, да? – спрашиваю я.

Коул встречается со мной взглядом. Он не кивает, но я уже и сама знаю ответ на этот вопрос. Хотя это даже не вопрос. В современном мире есть только один генетик, который способен провернуть нечто подобное. Возможно, кто-то другой тоже смог бы сделать это, но ему понадобились бы десятки лет на тестирования. Так что эта безупречная, идеальная версия, несомненно, папина работа. Дело не в том, что папа был гением – до вспышки множество гениев работали над кодами гентеха, – а в том, что он понимал структуру ДНК так, словно думал на языке генов. Он знал все тонкости и скрытые законы, которые обычно упускали из виду даже самые сложные алгоритмы кодирования.

Вот почему мне не по себе, когда я смотрю на серебряное пятно на животе Коула и на сеть шрамов, испещривших его грудь. Потому что не понимаю, чего добивался папа, проводя это болезненное, инвазивное исследование на пятилетнем мальчике.

Я бросаю взгляд на рюкзак, где спрятаны папки из шахты. Но только я начинаю тянуться к нему, как Коул рычит от разочарования.

– Ты в порядке? – замерев, спрашиваю я.

– Нет, не в порядке, – закрыв лицо руками, говорит он. – Я голоден и устал, к тому же мне все еще больно, поэтому, пожалуйста, не бей меня.

– Почему я должна тебя бить?

Он опускает руки, и я замечаю, как на его лице мелькает чувство вины.

– Потому что в «Картаксе», скорее всего, знают, что мы здесь.