Эта страна

Делать нечего; каменный хлеб сам собой не съестся – а эффективный менеджер потому так и назван, что накрывает стол не себе, а другим. Игорь Львович Биркин (двоюродный брат Виталика, кипучему легкомыслию Виталика и всей его деятельности явно и подчёркнуто неблаговоливший) поскрёб… нет, про такого не скажешь «поскрёб в затылке» или «почесал репу», даже и не смешно, достаточно поглядеть, как он отдраен, отполирован, и при этом смотрит славянофилом… да! это славянофилы новейшей, наконец-то, формации, чистюли и франты… в общем, провёл Игорь Биркин рукой по пробору и созвал жителей Филькина, и чудовищ, и сказочных животных, посовещаться.

Нежданно-негаданно совещаться пригласили и Сашу: так он узнал, что стал фигурой филькинского ландшафта. (Фигурой, но не персоной. Персоны собирались без огласки, в кабинетах, на дачах и в банях, их общение состояло из отрывочных, вроде бы и не к делу, слов, перемигиваний, жестов – всё на дуновениях… на эманациях…)

Встречу назначили в библиотеке, библиотека предоставила малый конференц-зал. Там, за большим овальным столом, обычно собиралась лит-студия, и Игорь Львович, знакомясь с площадями и пространствами, как глянул, так обомлел: настоящий дубовый стол, не то что прежних времён, а времён плюсквамперфекта; барство за ним сиживало, земство, рыцари короля Артура, глянешь, дотронешься – и сам ты барин, рыцарь, под рыцарем конь… скачи… бей копытом… и сопровождавшие Биркина заведующая и Вера Фёдоровна обомлели тоже: положил москвич зоркий глаз на библиотечное добро, перетащит к себе в мэрию, если не сразу на квартиру… из краеведческого музея вещи только так пропадают, чекистский генерал ходит туда, как к себе в кладовку… Ну нет! пусть только попробует! И пожилые женщины переглядываются – грозный огонь в глазах! – а новый мэр, даже не подозревая, что докатился до кражи библиотечного имущества, просит провести заседание именно здесь.

Когда Саша пришёл, стол был на месте, и вокруг него уже рассаживались.

С Сашей поздоровалась Вера Фёдоровна. (Приятная женщина со стальными душой и нервами.)

Его познакомили с директором краеведческого музея. (Приятный мужчина с бесконечно усталыми глазами.) Ему показали главного редактора филькинской газеты. (Бодрый, быстрый. Не Сыщик и не Любочкин; сам вообще не пишет.) Большинство воскрешённых он знал. Вот профессор Посошков: чем-то озабочен, но не забыл кивнуть и улыбнуться. Вот Брукс: тоже кивнул, удивлённо и свысока. Кошкин, серьёзный и сдержанный, с разрешением на демонстрацию в кармане. Тридцать четвёртая комната почти в полном составе. Дядю Мишу почему-то не пригласили: видимо, маленький порядок вокруг себя – это для становления гражданского общества несерьёзно, а серьёзно – громкие речи, газетные фельетоны и толкотня на митингах. Брукс был – а дяди Миши нет, не было.

Ну, стало быть, расселись. (Не без вежливой борьбы за место рядом с мэром или прямо напротив.) Игорь Львович приветливо смотрит на присутствующих и говорит, что присутствующие наверняка понимают, каким необычным получится четвёртое ноября на этот раз. (Саша смотрит в окно; за окном стоят человеконенавистнические дни октября с их тяжёлой серой мглой, грязью дорог и осклизшими от ливней и мокрых вьюг деревьями.) Подлинное единство, говорит Биркин, заключается в том, что все мы, столь разные по жизненному опыту и устремлениям, готовы сплотиться, когда речь заходит об основных, базисных условиях существования государства – перед лицом кризиса, внешней угрозы и иных вызовов времени. (Вот прямо сейчас бледный красивый парень из тридцать четвёртой комнаты, боевик, бывший Марьи Петровны, идёт, аккуратно озираясь, по аллее центрального парка к ротонде, творению ссыльного архитектора, а из ротонды ему навстречу выходит полковник Татев и показывает удостоверение.) Когда-то, говорит Биркин, великой России предпочли великие потрясения. (Вот эти самые люди, думает он. Рехнуться можно.) И лишь зайдя в исторический тупик, мы осознали, насколько пагубен был путь бескомпромиссной вражды, революционной ломки устоев и отказа от наследства. Устои – это устои. Наследство – это наследство. Вы согласны, Александр Михайлович?

Подлинное единство, говорит Саша и задумывается. Что такое подлинное единство? Наш язык? Наши могилы? Слёзы на Девятое мая? Как мало в России бесспорного, и всё-таки кто осмелится сказать, что его нет? Да, говорит Саша, я согласен. (Вот прямо сейчас фон Плау мечется по съёмной комнатке в кособоком старом доме, а Казаров смотрит на него, прислонившись к стене, и опускает глаза каждый раз, когда тот оборачивается.)

Кошкин замечает, что у него есть дозволение властей провести коммунистическую манифестацию в день годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, и ему не очень понятно, о базисных основах какого государства идёт речь.

Да, говорит Игорь Биркин, да, безусловно. (Моральные уголовники, думает он. Это просто моральные уголовники.) Для того мы и собрались, чтобы обсудить…