Эта тварь неизвестной природы

— Ну и вообще, мы там постояли, прикинули, пока на похороны скидывались… Это же Николаич! Не мог же он просто так умереть, все ведь в курсе, что он на Зоне живёт, Зоной питается… Ну, то есть, жил, то есть. Если он вырубился, значит у Матушки день сегодня плохой. Не будет пути. В общем, от греха. Так люди рассудили между собой… А ты прям, Вадим, как неживой, — сказал Костя недобро. — Я *** знает, как каменный. Я ещё на Папашиных похоронах заметил.

Фенимору неожиданно стало стыдно.

— Вообще, что ли, никто в Зону не вышел? — спросил он ещё по-инерции, но сильно снизив напор.

Костя помолчал. Потом, по нему видать, в голове у него всплыла формула из какого-нибудь боевика, описывающая ситуацию, что-нибудь вроде «В шоке человек, вот и несёт». И он тоже отклял немного, почеловечел.

— Может, кто один-два, я не заложусь, не следил спецом. А вообще — ну ты сам же смотри, все по домам едут. Или кто со вчера выходил, ещё, стало быть, в Зоне.

— А почему, кстати, автобусы сегодня от города раньше стартанули?

— А-а-а! Уже обсудили. Бомбилы же, Вадик! Нелюди. Рванули выяснять, правда ли Николаич того, как слух дошёл на Угол.

Ну да. Делить третье место теперь не переделить. Но это после выхода. Это после выхода.

— Надо идти мне. «Трубы»-то Хозяя закрыла, Костик?

— Ну да, ага. Сидит там, воет, прикинь, Вадик. Никогда бы не подумал на неё. Москвичка, а воет, как настоящая баба… — Костя помолчал. — А ты, в натуре, как даже не дрогнул, Вадим, — сказал он. — И вроде как на выходе сам, ведёшь себя так. Но я просёк, это как кипятком в рожу, сразу не больно. Сочувствую, короче. — И он протянул руку. Фенимор пожал её.

— Пойду, помогу, — сказал он. — Не верится просто, да. Не прощаюсь.

— Это понятно. Не прощаюсь.

И Фенимор пошёл к Ягодицам⁹.

— Это… Вадим! — сказал Костя ему вслед. Фенимор на ходу обернулся. — Матушка сегодня, это, не в духе, конкретно. Я серьёзно! Не просто так всё случилось, в натуре!

— Я понял.

Фенимор взбежал на Ягодицу слева и осмотрелся. Про толпу чувствительных трекеров, глазеющих в спину друга новопреставленного, спешащего к свежему одру, он и думать уже забыл. Зона была как Зона. Небо было чистое, город впереди и правей привычно рябил, искажаемый влажностью дождевой части Собачинской дуги, а строения котельной, управление, цеха, ёмкости, склады были видны, как всегда, чётко и ясно. Отсвечивала фольга на крыше бара. Фенимор спустился с Ягодицы, миновал по завалу заросший камышом ров, и оказался на утоптанном пустыре перед нейтралкой. Отсюда до «Двух труб» напрямую, не прячась от вышек, было двадцать минут скорого ходу. Вышек, впрочем, уже давно не было, но всё поминаются. Кучи досок и железных труб от них в лучшем случае символизировали старые добрые деньки снайперских гонок, но вбито в печень: после рва — вышки. Да номера ещё… Тётку Алису на одиннадцатой подстрелили. Вышиста с девятнадцатой утопили в бочке с солидолом. Да, номера использовались до сих пор. «В районе двадцать второй в нейтралку вышел, посидел в финиках, прочуял Матушку конкретно, блеванул так нормально, ну и дальше отправился…» — например.

Сзади взревел мотор ЛИАЗа. Фенимор отключил земные звуки из внимания. Фенимор спешил, он не собирался сегодня задерживаться в Баре больше, чем на десять минут, и до траурного известия, не собирался и после. Пока не собирался. У него были мысли, были подозрения, знание предстоящих забот (разборки с теми же бомбилами, ведь по уму, сейчас надо было оставаться у автобусов, уже завтра будет сложней переговариваться, место засохнет¹⁰) цветами цвела чуйка, но главное — они с Весёлым строили трек с промежуточными лагерями всё это лето, и было остро досадно потерять труд, потерять напор, потерять страсть и надежду, сконцентрированную именно в сегодняшнем, так дорого стоящем дне. Поэтому Бубнилде, который сидя там, под ложечкой, и попискивает, бедолага, и пыхтит, и даже посвистывает в надежде привлечь внимание и вовлечь в дискуссию, мы вылезать не дадим, мы на работе. А наша шизофрения работе мешать не должна. Шизофрения это наше личное дело.