Эта тварь неизвестной природы

Оставшийся, не уехавший с карликом третий боец мертвеца, Андрей в шортах (сыгравших заметную роль в переговорах, их покойный дурак Чука и избрал основанием для начала наезда («…твои люди кто такие, пришли базарить в трусах со мной, я галстук надел, а ты мне тут пионэров представляешь, ты шо, олень старый…»)) пробурчал: «Дождусь, дождусь, не маленький…»

— Андрюх, я серьёзно. Мало ли, патруль, или шальные, увидят чашку, конус, полезут глянуть.

— Слушай военспеца, пионэр! — сказал мертвец.

— Николаич, идите вы в пэ! — сказал шортоносец абсолютно свободно. — Вы лучше бросьте в меня своим стулом, чтобы я лишний раз не это.

Мертвец загоготал, надел свою жилеточку, а освободившийся стул раскачал за спинку на пальцах и бросил, шортоносец Андрей поймал его, сразу же на стул уселся (посреди степи) своими шортами, и закурил.

— Да-а, ходила, быть теперь тебе отныне Пионэром, между прочим, — сказал за спиной Весёлаго Фенимор. Что-то он там с руками Весёлаго делал, что ли.

— Посмотрим, — сказал шортоносец, кладя ногу на ногу. — В своё время я стрелял не худо.

— Как же вы меня заколебали своими Стругацкими! — сказал Фенимор Весёламу прямо в ухо. — Ну, всё, гангстер волжский. Вперёд!

И толкнул в спину. Весёлой удержал равновесие, сделав несколько шагов вперёд, и вдруг увидел смертную чашку, прямо перед собой. Чашка лежала на боку, ручкой вверх, никаких следов на ней не было, ни крови, ничего такого, но от жерла её расходился конус колеблющейся почвы, и трава, и полынные кустики стремились, лежали верхушками к чашке в этом конусе, дрожа с почвой в едином ритме колебаний, как водоросли на поверхности воды. Весёлой выбросил вперёд ноги, упёрся, сзади его подхватил, а Весёлой замычал, забыв, что кляпом больше не заткнут.

Никто не засмеялся, хотя Весёлой ожидал вспышки веселья. Пацаны, участники акций, рассказывали о последних минутах барыг или чужих перед ямами в лесполках со смехом, в большинстве своём, скорее всего, нервическим… хотя Бравый смеялся искренне, и очень удачно острил, описывая детали… так что да, могли эти нелюди и посмеяться над предсмертными судорогами Серёги Каверина, а если он ещё и обмочился, а мог и обмочиться, так и вообще веселуха…

Но нелюди не смеялись.

— Ты что, гангстер?! — раздражённо спросил Фенимор и влепил Весёламу по затылку леща, чего тот почти не ощутил. — А! Понятно. Чашка. Да нет, в чашку ты не полезешь. Поздно. Ей больше нельзя сегодня кушать, в разнос пойдёт, выроет нам тут яму, возись потом, неделю вози песок самосвалами.

Весёлой ничего не понял, только понял, что в адскую чашку, следом за братвой, его не засунут. Он обмяк, и Фенимору пришлось его волочь, подхватив подмышку, далеко в обход, за километры в обход трясинного треугольника, смертельной треугольной тени на поверхности приволжской степи. Его волокли, волокли, вот уже мертвец пошёл с ними рядом, и тут вдруг ещё что-то произошло. Что-то такое же, как чашка, страшное, но, в отличие от неё, не совсем безнадёжное, не убивающее. Пока не убивающее. И сразу же Фенимор его как бы выронил и как бы оставил в покое зачем-то.

Весёлой упал на колени.

— Пари, Вадик? — спросил мертвец в вышине над ним.

— Николаич, не корчите из себя Сильвестра, а? — там же, в вышине, ответил Фенимор. — И без этого противно.

— Ладно, ладно… С машинами что ихними делать, никак не решу. Заметные слишком.

— Ну «мерседес» надо в Зону, с концами, а оба «жигуля» чего же — «заметные»? «Жигули» как «жигули». По Предзонью рассекать. Поди плохо.

— Скурмачи заколебут же расспросами. Этих же через Царёв пропускали.

— Кстати, суки невероятные. Наверняка же не за разовый магарыч, дали-пропустили. У них же там наверняка свои, постоянные есть.

Мертвец вздохнул. Весёлой ясно услышал, как в звуке этого вздоха что-то хлюпает, что воздух проходит через какие-то места, для этого не предназначенные. Мертвец вздохнул через дырки в груди. Это произвело на Весёлаго чудовищное впечатление, как от первого ужастика, «Зловещих мертвецов», после которого шарахался от кошек в кустах посреди родного двора, и впечатление почти затмило бешенство: разговор-то у них шёл о его родной машине, о бежевой «семёрочке». Как о совей базарили, твари.

— Дай время, Вадим, дай время. Всех вычислю, всем начислю заслуженное. Главное, туриков отмороженных с Земли отвадить.

— Да, считай, отвадили, — сказал Фенимор. — Сколько же можно. Этих уж совсем на убой прислали, скоты.

На этом месте в душе Весёлаго что-то попыталось подняться. Какой-то особо смелый, недобитый нерв вскочил и храбро крикнул: «А вот тут ты просчитался, фраер гнойный! Ещё заплачете, ещё в ногах ползать будете!..»

Но наружу этот смелый последний нерв не пошёл. Остался внутри, запертым в душе. Нелюди разговаривали слишком свободно, чтобы Весёлой мог надеяться выжить сегодня. Всего три часа прошло, как он ел эту пиццу! В последний раз. И в сортир в «Волжаночке» ходил в последний раз. И эту траву вижу в последний раз. И эту ржавую крышку в траве. Интересно, она от лимонада или от пива?